на мачтах корабля чайки, и береговой ветер дышал жаром.
В тот самый час, когда судно ибн-Хасана подходило к Сеуте, от рыбацких причалов Орана отошла неказистая, пахнущая рыбой фелюка. В кормовом трюме, однако, не было рыбы. Там томился новгородец Олексаха, обобранный до нитки хозяином фелюки, коварным Юсефом Геленди, и его новым компаньоном — старым, похожим на вяленую воблу Касымом. Юсеф Геленди тоже решил забыть на время все свои делишки с Джафаром. Потом, уж когда вернется, можно будет и возобновить взаимовыгодное сотрудничество. Если вернется Юсеф.
Нет, всем назло, вернется! И вернется богатым. Если… Если не соврал про сокровища старый прощелыга Касым.
В Тунисском дворце, среди расписанных золотистыми арабесками стен, вздымались к потолку изящные колонны из красного гранита. В середине зала тихо журчал фонтан, перед которым, на низком ложе, возлежал старый бей Осман — хитроумный владыка Туниса. Чисто выбритая голова бея покоилась на атласных подушках, украшенная изумрудами чалма из зеленого шелка лежала на полу, рядом. Курился наркотическими благовониями кальян, и красноватый дымок, поднимаясь вверх, скользил под самым потолком, исчезая в узких, задернутых сетками от насекомых окнах.
Осман, казалось, спал — веки его смежились, нижняя губа отвисла. Стоявший позади раб — здоровенный фиолетовый зиндж — обмахивал хозяина большим пальмовым опахалом. Не осмеливаясь мешать, выскользнули в коридор слуги и — надо признать, их хозяин был не дурак поспать — разбежались по своим делам, зная — некоторое время у них есть, до вечернего намаза как минимум. Лишь бы никто не разбудил бея раньше времени. Лишь бы…
Четверо белых рабов, покрытые потом, изнемогая от жары, тащили крытые носилки. Изящные, с позолоченными стойками, затянутые шелковой полупрозрачной вуалью. В таких носилках любили передвигаться знатные магрибские дамы — старшие жены или любимые наложницы раисов. Свернув от дворца налево, носилки миновали гарем и, оставив позади базарную площадь — пустую, ввиду полуденного зноя, — направились к заведению матушки Шехбийе. К слову сказать, не очень-то подходящему месту для визита уважающей себя женщины.
В тот миг, когда носилки вот-вот должны были достигнуть дверей злачного заведения, наперерез им, из-за угла, выскочил закутанный в белый бурнус всадник на вороном жеребце. Подняв на дыбы коня, он спешился и опустился на одно колено перед носилками.
Вуаль откинулась, и пожилой седобородый человек с темным от загара лицом недовольно выглянул из носилок.
— Салам, достопочтенный Кятиб ибн-Гараби, — почтительно приветствовал седобородого так и не открывший свое лицо всадник.
— Салам и тебе. — Кятиб ибн-Гараби кивнул в ответ. — Не припоминаю, как твое славное имя?
— Ты не знаешь меня, о мудрейший! Но позволь мне передать от моего хозяина письмо твоему господину, великому Осман-бею, солнцеподобному владыке Туниса.
Закутанный в бурнус незнакомец с поклоном протянул Кятибу свиток, перевязанный желтой шелковой нитью, скрепленной красной печатью. Тут же впрыгнул в седло и умчался прочь, подняв тучу пыли.
— Ифрит тебя раздери! — отплевываясь от песка, пожелал ему вслед ибн-Гараби.
Откашлявшись, он осторожно поднес свиток к глазам, понюхал… Пахло полынью.
— Бербер-пустынник… — прошептал ибн-Гараби. — Интересно, что нужно берберам от повелителя?
Хитрый ибн-Гараби, секретарь Осман-бея, конечно же, первым делом прочел бы письмо сам, потом бы запечатал не хуже, чем было. Уж решил бы, что с этаким посланием делать — передать господину или попридержать, а то и сжечь, от беды подальше. Так бы и на этот раз сделал, если бы бербер передал ему свиток с глазу на глаз. Однако житель пустыни оказался хитрее. Вон, носильщики-то, гяурские собаки, все видели. Наверняка кто-то из них «стучит» бею, если не все четверо. Да и заведение матушки Шехбийе — вот оно, рядом. Слышно, как дверь скрипнула — уж явно не ветер. Значит, и там — головой ручаться можно — о письме уже знают. Тьфу ты! Весь послеобеденный отдых — ишаку под хвост! Попробуй теперь не передай послание, можно и головы лишиться. Вдруг действительно что-то важное.
Плюнув, ибн-Гараби досадливо махнул рукой и велел носильщикам заворачивать обратно.
От злачного заведения Шехбийе до дворца бея было… ну, минут десять, если быстрым шагом. Носильщики шли быстро…
Задернув вуаль, ушлый секретарь вытащил из-под полы халата острый узенький ножик. На всякий случай оглянувшись — нет, задним носильщикам вряд ли что видно, — сноровисто поддел печать на свитке ножиком и, осторожно перерезав шнурок, бегло прочел послание. Хмыкнул. И вытащил из поддерживающего вуаль шнурка точно такую же желтую шелковую нить, как и недавно разрезанная. Поплевав на печать, приложил ее на несколько секунд к нагретой от солнца стойке и плотно прижал ее к аккуратно перевязанному свитку. На все про все ушло минуты три.
Когда носилки остановились перед воротами дворца, Кятиб ибн-Гараби прошел во двор, расшугав слонявшихся без дела слуг. На смуглом лице секретаря играла усмешка. Что ж, господин Джафар, Джафар аль-Мулук, Кятиб ибн-Гараби, конечно, ничего не имеет против тебя, но… Помнится, ты как-то раз неосторожно пошутил по поводу его бороды…
— Кто такой этот Абу-Факр? — Осман-бей быстро пробежал глазами послание. — И откуда он знает о том, что Джафар снюхался с Мехмедом Фатихом и хочет занять мое место?
— Абу-Факр — очень уважаемый человек, повелитель, — глубокомысленно кивнул Кятиб ибн-Гараби, узнавший это имя только сейчас, из письма. — Он пользуется большим влиянием у всадников пустыни и, как я неоднократно слышал от купцов, очень уважает тебя, о надежда правоверных!
— Уважает, говоришь? Видно, и в пустыне живут неглупые люди.
— А знает он обо всем тоже через купцов. И о султане, и о связях с ним Джафара.
— Подлый предатель!
— Воистину так, о луноликий! — Кятиб ибн-Гараби повалился на колени. — А о том, что этот недостойный сын шакала Джафар хочет стать владыкой Туниса, ты, повелитель, и сам давно знаешь.
— Знаю… Ты вот что. О письме пока молчи, а что делать с Джафаром… подумаем.
— Может, как вернется из похода, в яму его?
— Хм. Нет, слишком уж много он сейчас значит. Вот если б раньше, когда еще жив был старый Селим. Да, может, со славою и богатством вернется он из земель неверных. Куда уж тут сразу в яму? Нет, подождем… Подождем, но запомним. А потом… Мало ли, налет на гяурские города окажется неудачным… Да если и удачным… Я слыхал, Джафар аль-Мулук не очень-то справедливо делит добычу, а, Кятиб?
— Воистину так, повелитель!
Нежно-голубое море играло барашками волн. Теплые брызги заливали форштевень. Над самой водой проносились крикливые чайки.
Быстрокрылый корабль Китаба ибн-Хасана входил в гавань Сеуты. Мощные стены, пушки, апельсиновые деревья. Флаги с крестом на башнях. И церкви. Пусть католические. Но ведь все равно христианские.
Строгая стража, придирчивый досмотр. Да не слишком придирчивый — ибн-Хасана здесь знали.
С большей подозрительностью пялились на Олега Иваныча и его подростковую компанию. Флавию даже ущипнули. Та тут же высказала стражникам все, что про них думала. Правда, по-итальянски, как привыкли выражаться рыбачки Калабрии.
Судя по хохоту стражников, они ее поняли.
Китаб ибн-Хасан чуть задержал на выходе капитана стражи. Сунул пару монет, заодно справился по поводу судна в Италию. На хорошем португальском языке справился.
— В Италию? А зачем тебе Италия, ибн-Хасан? Ладно-ладно, не буду лезть в твои контрабандные дела. Хороших ты себе пассажиров взял. Особенно пассажирку. В Италию… Гм… Ха! Тут вчера причалил Гасан- стамбулец. Ты его должен знать. Так вот, он уже завтра собирается отплывать обратно в Стамбул, через Сицилию и Морею. Подойдет Сицилия?
Ибн-Хасан переадресовал вопрос подошедшей Флавии.
— Сицилия? Да! Конечно. Сколько денег возьмет этот Гасан?
Капитан, приподняв открытый шлем, улыбнулся в усы:
