— Монеты чеканить?
— Книги. Изобретение немца Гуттенберга.
— А! Вот, бестолочь! Это я про себя, владыко… Типография, спору нет, хорошее дело. Только вот вопрос тот же. Деньги? Казенные-то на университет понадобятся.
— Казенные? — Феофил засмеялся мелким старческим смехом. — Так Гриша казенные и не разумел. О наших с тобой говорил. Я, да ты, да Гриша, да Панфил Селивантов, староста купеческий… Неужто на типографию не наскребем? Что у тебя со зверем-то? — Владыко кивнул на панцирь. Рядом с единорогом виднелась заметная вмятина.
— Угостили сегодня, по пути. Не знаю, кто… Ну, пока не знаю.
— Так съезди на Щитную, к знатному оружейнику Никите Анкудинову, выправи панцирь. Вот и Гриша на Щитную завтра поутру собирается — людей подыскать, в железном деле сведущих, печатные станки делать. С ним и панцирь отправь, ежели лень своих служивых гонять.
«Своих служивых»! Так и Гриша тоже его, Олега Иваныча, служивый. В посадничьей канцелярии работает, старшим дьяком по особо важным делам. И вот, выясняется, еще и частную лавочку свою крутит — типографию — о чем его непосредственный начальник, Олег Иваныч, узнает почему-то последним. Еще и через третьи руки. Ой, не дело это, не дело!
Назавтра с утра в посадничьей канцелярии, что располагалась в каменных палатах рядом с вечевым помостом, Гришани не оказалось. Вот уже и на работу опаздывает — позже начальника приходит! Возмущенный до глубины души Олег Иваныч приказал дьякам, как только появится Гриша, гнать его к нему «на ковер». Поднялся к себе на второй этаж.
Нуждаясь в опытных следователях, судьях, операх, Олег Иваныч, не дожидаясь открытия университета, организовал по средам собственные курсы, пока только для уже работающих сотрудников-дьяков. Так сказать, правовой ликбез. Сам читал лекции, дотошно спрашивал. Заодно и учился. Весь стол его был завален действующими правовыми актами, начиная с не так давно принятой «Новгородской Судной Грамоты» и заканчивая «Русской правдой».
Некоторые нормы, по мнению Олега Иваныча, вполне пригодились бы и в двадцать первом веке (например, все, что касалось права наследования), а некоторые надо бы подправить или вообще убрать. Естественно, не сейчас, не здесь и не самолично. Вынести на ближайшее рассмотрение Совета Господ и веча. Взять хоть институт ордалий: Божий суд, поединки и прочее. Да и холопы — это как это: холоп за себя не ответчик? Ответчик — хозяин? Да и вообще, холопство убрать бы не мешало. Как? Прямо запретить? Нельзя — бояре-вотчинники заартачатся. Тогда просто ввести новый налог на холопов — прогрессивный: чем больше у тебя холопов, тем больше платишь! Так, глядишь, лет через пяток вообще холопов не останется. Зато свободных рабочих рук резко прибавится — на радость владельцам мануфактур, купцам и «новым боярам», типа жукоглазого Симеона Яковлевича, бывшего тысяцкого, ныне члена Совета Господ.
Службу судебных приставов однозначно усилить, повестки подозреваемым и свидетелям-послухам пусть вручают при свидетелях. Ежели не явился в положенное время без уважительной причины, вот тебе арест! И думай, являться в следующий раз или нет. Следственные бумаги… Ну, протоколы выемки, те еще куда ни шло, хоть и на березовой коре нацарапаны. Свидетели, место, время, описание вещей — все честь по чести. А вот с протоколами осмотра места происшествия — беда, невесть что понапишут, прямо хоть бланки специальные создавай…
Кстати, будет типография — там и напечатать, за счет городской казны. Отличная идея! Где только Гришаню черти носят?
Не он там, внизу, кричит? Голос вроде его. Ну, иди! Иди сюда. Счас поимеешь!
— Ну? — грозно вопросил Олег Иваныч, когда на пороге возник Гришаня. В щегольском красном кафтане с золоченой нитью. Не кушаком каким подпоясанном — поясом наборным, серебряным. На поясе — узкий меч в кожаных ножнах. Попробуй-ка, господин начальник, оскорби такого!
— Странные дела творятся на Плотницком, Олег Иваныч! Помнишь те дела, по пропажам людей?
— Красивых девок-то? Ну?
— Был сегодня на Щитной, у Никиты Анкудинова, оружейника. Поклон он тебе передавал. У Никиты племянник имеется, Рынкин Тимофей, замочник. А у того Рынкина в учениках некий Ондрюша, Никиты Листвянника сын. Молодой совсем вьюнош, младше меня, а дело в руках спорится — любой замок соберет, как и всякий иной механизмус…
— Короче!
— Хорошо, короче. У парня этого, Ондрюшки, девчонка есть. Машка, красавица. Все мужики с Молоткова улицы — там она живет — вослед оглядываются! Да что мужики — монахи с монастыря Михалицкого, и те…
— С монахами пущай владыко разбирается. Я так полагаю, надумал ты этого рукастого малого, Ондрюшку, переманить станки печатные делать, кои немец Гуттенберг придумал, да на тех станках книги печатать, начальнику своему ничего про то не сказав.
— Кормилец, да я ж…
— Цыц! Узнал уж о придумке твоей от владыки. Так чего дальше-то? С девкой той, Машей-красавицей?
— А, так вот! — Гриша переключился снова на Ондрюшку: — Уговорил я его, Олег Иваныч и деньги приличные посулил, каковых он в учениках у Рынкина век не заработает. Так не согласился он! Не могу, говорит, и все тут. А я по глазам-то вижу — хочет он к новому делу пристать, жутко хочет, аж горит весь. Смекнул: значит, держит что-то. Или — кто-то. Ну, кто может молодого парня держать? Ясно, кто. Так и спросил прямо. Ондрюшка поерепенился для виду, да потом и выложил все про Машку. Матка, вишь, у Машки той строгая, замуж ее прочит за старика какого-то. А девка, конечно, того не хочет. Вот и сговорила она Ондрюху в бега податься — в Тихвин.
— Эка невидаль!
— Невидаль не невидаль, а дальше выяснилось, что доброхот у них в том деле имеется. Бескорыстный помощник, добрая душа. Не верю я в доброхотов, Олег Иваныч! Не верю. Особенно как про пропавших девок вспоминаю. Ведь все, как ты говоришь, «глухари». Красивые и бедные. И Машка эта тоже такая. Красивая и бедная. Я, правда, сам не видал, но Ондрюшка рассказывал, словно соловей пел… Олег Иваныч, можно, я пивка глотну вон с кувшинца?
— Ну, глотни. Только там квас, не пиво.
— Уф! Хорошо!.. Так вот, насчет доброхота. Низок, плюгавист, лет сорока, волос редок, кой-где плешь видна. Бороденка редкая, как у козла. Чья морда, улавливаешь? Вот и я про то подумал. Зашел в Михалицкую трапезную — Машку там этот плюгавец увидел, там и помощь предложил. И что же? Узнали его монахи по описанию. Упадышев. Митрий Акимыч! Поистине добрейшей души человек, а?!
— Так ты думаешь…
— Конечно, он! Не без его руки красивые девки пропадают. Нюхом чую!
— Ладно.
Олег Иваныч, как и Гришаня, нюхом чуял — вот возможность ущучить козлобородого московитского шпиона.
— Где, Гришаня?
— Завтра до заутрени у Косого моста.
— Косой мост. Угу. Это по Московской дороге, так?
— Именно. И Загородцкая недалеко, с корчмой Явдохи, где наш разлюбезный Олексаха агента своего потерял когда-то.
— Его и направим!
Олег Иваныч построжал:
— Смотри, Гришаня, сам не вздумай сунуться! Испортишь только. Твое дело здесь, с бумагами. Понял?
Гриша исподлобья глянул:
— А сам-то что, неужели не поедешь?
— Не твое дело. Митря мне личный враг, так-то!
— Так… Так… Так он и мне — личный враг. Ну, Иваныч, ну…
