Бускерос ушел сейчас же после обеда, а я, переждав знойную пору дня, велел отвести себя на Прадо. С восхищением глядел я на великолепную аллею, но в то же время с величайшим нетерпением ждал минуты, когда окажусь в Буэн-Ретиро. Этот уединенный парк прославляется в наших романах, и, сам не знаю почему, предчувствие говорило мне, что там у меня непременно будет какая-то нежная встреча.
Вид Буэн-Ретиро очаровал меня сильней, чем я в силах выразить. Долго стоял бы я так, погруженный в мечтаниях, если бы мое внимание не обратил на себя какой-то светящийся предмет, лежащий в траве в двух шагах от меня. Я поднял его и увидел медальон на обрывке золотой цепочки. В медальоне находился портрет в виде силуэта, изображавший очень красивого юношу, а на оборотной стороне я обнаружил прядь волос, перевитую золотой перевязью, на которой я прочел надпись: «Навеки твой, моя дорогая Инесса!» Я спрятал драгоценную находку в карман и пошел дальше.
Вернувшись потом на это место, я увидел двух женщин, из которых одна, молодая и необычайная красавица, тревожно искала что-то на земле. Я сразу понял, что она ищет потерянный портрет. Подойдя ближе, я почтительно промолвил:
– Сеньора, я, кажется, нашел тот самый предмет, который ты ищешь, но благоразумие не позволяет мне отдать его прежде, чем ты в нескольких словах не докажешь своих прав на эту мою находку.
– Могу тебе сказать, сеньор, – ответила прекрасная незнакомка, – что ищу медальон с обрывком золотой цепочки, остатки которой – у меня в руке.
– А не было, – спросил я, – какой-нибудь надписи на портрете?
– Была, – ответила незнакомка, слегка краснея, – ты мог там прочесть, что меня зовут Инесса и что оригинал портрета – «навеки мой». Теперь, надеюсь, ты согласишься отдать его мне.
– Ты не говоришь, сеньора, – сказал я, – каким образом этот счастливый смертный навеки принадлежит тебе?
– Я считала, – возразила прекрасная незнакомка, – что должна удовлетворить твою осторожность, сеньор, но не твое любопытство, и не понимаю, по какому праву ты задаешь мне такие вопросы.
– Мое любопытство, – ответил я, – быть может, скорей заслуживает названия заинтересованности. Что же касается права, на основании которого я смею задавать тебе, сеньора, подобные вопросы, то за находку обычно выдается награда. Я прошу у тебя, сударыня, той единственной, которая может сделать меня самым несчастным из смертных.
Молодая незнакомка нахмурила брови и сказала:
– Сеньор слишком самоуверен, если думает при первом свидании добиться таким способом второго; но я могу удовлетворить твое любопытство и в этом отношении: портрет…
В это мгновенье с боковой тропинки неожиданно вышел Бускерос и, бесцеремонно подойдя к нам, сказал:
– Поздравляю вас, сеньора. Вы познакомились с сыном самого богатого кадисского негоцианта.
Тут лицо моей незнакомки вспыхнуло от негодования:
– Я, кажется, не давала повода незнакомым заговаривать со мной, – сказала она. Потом, обращаясь ко мне, прибавила: – Благоволите отдать мне найденный вами портрет, сеньор.
С этими словами она села в карету и исчезла из глаз.
Когда цыган дошел до этого места, за ним прислали, и он попросил у нас разрешения отложить рассказ до завтра. Когда он ушел, прекрасная еврейка, которую мы теперь называли просто Лаурой, сказала, обращаясь к Веласкесу:
– Какого ты мнения, светлейший герцог, о восторженных чувствах молодого Суареса? Задумывался ли ты хоть раз в жизни над тем, что принято называть любовью?
– Моя система, – ответил Веласкес, – охватывает всю природу и, следовательно, должна содержать в себе все чувства, которыми природа наделила человека. Я исследовал и определил их все, особенно же это удалось мне относительно любви; я открыл, что ее очень легко выражать с помощью алгебры, а тебе, сеньорита, известно, что алгебраические задачи поддаются безупречному решению. В самом деле, допустим, что любовь – величина положительная, отмеченная знаком плюс, тогда ненависть, как величина противоположная, будет отмечена знаком минус, а равнодушие, как отсутствие всякого чувства, будет равно нулю.
Далее, если я умножу любовь на любовь, то есть скажу, что люблю любовь или люблю любить любовь, у меня всякий раз получится величина положительная, так как плюс на плюс всегда дает плюс. С другой стороны, если я ненавижу ненависть, то тем самым вступаю в чувство любви, то есть величины положительной, так как минус на минус дает плюс.
Наоборот, если я ненавижу ненависть к ненависти, то вступаю в область чувства, противоположного любви, так как отрицательное в кубе дает отрицательное.
Что до произведения любви на ненависть или ненависти на любовь, то оно всегда будет отрицательное, так как и плюс на минус и минус на плюс дают всегда минус. И в самом деле, ненавижу ли я любовь или же люблю ненависть, я всякий раз испытываю чувства, противоположные любви. Сможешь ли ты что-нибудь возразить против моих рассуждений, прекрасная Лаура?
– Ничего, – ответила еврейка, – наоборот, я уверена, что каждая женщина согласилась бы с этими доказательствами.
– Меня нисколько не обрадовало бы, – сказал Веласкес, – если бы, так быстро соглашаясь, она упустила бы дальнейший ход или выводы, вытекающие из моих исходных положений. Но пойдем дальше. Так как любовь и ненависть относятся друг к другу, как величины положительные и отрицательные, отсюда следует, что вместо ненависть я могу написать минус любовь, что однако, нельзя приравнивать к равнодушию, которое равно нулю.
Теперь приглядись как следует к поведению двух влюбленных. Они любят, ненавидят, потом проклинают ненависть, которую испытывали друг к другу, любят друг друга пуще прежнего до тех пор, пока отрицательный множитель не превратит всех чувств в ненависть. Невозможно не видеть, что произведение получилось бы по очереди то положительное, то отрицательное. Наконец, тебе говорят, что влюбленный убил свою возлюбленную, и ты не знаешь, что об этом подумать: видеть ли в этом проявление любви или ненависти? Точно так же в алгебре: приходишь к мнимым величинам всякий раз, когда в корнях из минус икс показатели четные.
