Бойцов Красной Армии одолевало чувство мстительной злобы, которое переросло в ярость, когда советские бойцы наткнулись на лагерь для военнопленные. Лагерь представлял собой вытоптанное поле, усеянное замерзшими трупами. Немногие выжившие больше напоминали скелеты, нежели людей из плоти и крови. Пленные настолько оголодали, что, попробовав хлеба, которым с ними щедро делились солдаты, некоторые умирали на месте, не выдержав столь резкой перемены в рационе.
Положение 6-й армии Паулюса с каждым днем становилось все хуже. Если солдаты до сих пор держались, то только благодаря вере в правоту своего дела. Сержант Люфтваффе из 9-й зенитной дивизии писал домой: «Я горжусь тем, что могу с чистой совестью назвать себя защитником Сталинграда. Будь что будет! Когда придет мой последний час, я умру с радостной мыслью о том, что исполнил свой долг перед фатерландом и отдал жизнь за нашего фюрера и свободу германского народа». Даже на последнем этапе битвы на Волге большинство немецких подразделений продолжало оказывать противнику отчаянное сопротивление. Солдаты вермахта проявляли поистине чудеса храбрости. Так, лейтенант Хиршман в одиночку расстрелял из зенитного орудия пятнадцать вражеских танков.
Немецкие офицеры придавали огромное значение поддержанию боевого духа в войсках. Склонность солдат жалеть себя, сетовать на судьбу была чрезвычайно опасной. Ведь человек, дрожащий за свою жизнь, может не выполнить приказ или предать.
На участках, которые еще держали оборону, голодные и обессилевшие солдаты, не стесняясь слез, вспоминали о доме. «Единственное, что у меня осталось, это мысли о тебе. Все остальное давно опостылело и не имеет никакого значения. Воспоминания о нашем сыне разрывают мне сердце...» – писал неизвестный немецкий солдат своей жене. Письмо так и не дошло до адресата.
На огневых позициях солдаты двигались, будто сомнамбулы или наркоманы. Лишь угрожая оружием, офицеры могли заставить их чистить оружие. Окопы содержались в жутком беспорядке, но с этим уже ничего нельзя было поделать.
16 января Паулюс отправил Фибигу радиограмму, в которой жаловался на недостаток грузов. Радиограмма заканчивалась вопросом: «Почему сегодня в Гумраке не приземлилось ни одного самолета?» Фибиг ответил, что самолеты в Гумраке никак не могли приземлиться, потому что посадочная полоса не была освещена, а радиостанция наземного контроля не работала. Похоже, Паулюс пребывал в полном неведении относительно той неразберихи, которая царила в эти дни на аэродроме. Разгрузочная команда была крайне плохо организована. Ослабевшие от недоедания люди не могли выполнять тяжелую физическую работу. «Им все совершенно безразлично» – таково было мнение офицеров Люфтваффе. В Гумрак со всей округи стекались раненые, дезертиры, отставшие от своих частей солдаты, все с единственной надеждой – вырваться из этого ада. Полевые жандармы уже не могли держать под контролем толпы безумцев, стремящихся удрать из «котла». По данным Люфтваффе, среди желающих сбежать было особенно много румын.
К 17 января большая часть 6-й армии сосредоточилась в восточной части «котла». В последующие четыре дня, пока Рокоссовский разворачивал свои армии для последнего решающего удара, натиск боевых действий несколько ослаб. В тех немецких частях, которые еще продолжали сражаться, дисциплина по- прежнему была на высоте, а вот в тылу царила полная анархия. Неповиновение приказам приняло угрожающие размеры. Главный квартирмейстер неоднократно докладывал командованию, что 6-я армия исчерпала свои продовольственные резервы. Все лошади давно были съедены, запасы хлеба подошли к концу. Сталинградский паек солдаты прозвали «ледяным хлебом», поскольку он всегда был мерзлым и твердым, как ледышка. Но что самое удивительное, в «котле» в то время еще оставались склады, битком набитые продуктами. Чересчур предусмотрительные и прижимистые квартирмейстеры держали эти запасы для солдат своих частей. Позже все склады в целости и сохранности перешли в руки советских солдат. Некоторые командиры, пользуясь служебным положением, питались вполне прилично. Один врач вспоминал: «Наш начальник кормил свою собаку бутербродами, в то время как на перевязочных пунктах не осталось ни крошки хлеба для раненых и медицинского персонала».
Паулюс знал, что конец близок, а потому отправил Цейтцлеру телеграмму с просьбой разрешить ему прорыв на юг. Дольше в «котле» оставаться было нельзя. Промедление означало либо голодную смерть, либо плен. Так и не получив ответа, Паулюс все-таки отдал распоряжения о подготовке к операции. Вечером 17 января штабной офицер из 317-й пехотной дивизии сообщил подполковнику Мэдеру: «По кодовому сигналу „Лев“ вся 6-я армия предпримет попытку вырваться из окружения. Командиры полков должны набрать ударные группы из наиболее боеспособных солдат, а остальным задать направление движения».
Некоторые офицеры уже давно подумывали, как бы избежать русского плена, который представлялся им хуже смерти. Один капитан из 16-й танковой дивизии загорелся идеей использовать для этой цели американские «виллисы», захваченные летом у русских. Он предлагал переодеться в советскую форму, прихватить с собой самых надежных перебежчиков, которым вовсе не хотелось попасть в лапы НКВД, и на машинах прорваться через линию фронта. В штабе дивизии эта мысль встретила всеобщее одобрение. Особенно ратовал за нее командир дивизии генерал Ангерн. Даже в душу Штрекера смелая афера внесла смятение, но, верный традиционным военным ценностям, он вовремя одумался. Бросить своих солдат в беде! Что может быть позорнее для немецкого командира? Одна группа офицеров предприняла-таки попытку пересечь линию фронта на «виллисах». Самое удивительное, что их рискованное предприятие увенчалось успехом. В последующие дни еще несколько мелких групп прорвались на юго-западном направлении. Однако повезло далеко не всем. Два офицера штаба 6-й армии, полковник Эльхлепп и подполковник Нимейер, начальник разведки, были застрелены русскими в открытой степи.
Паулюс, конечно же, не собирался бросать свою армию. 18 января, получив последнюю почту из Германии, он передал офицеру Люфтваффе прощальное письмо к жене, свои медали, обручальное кольцо и печатку. Позднее эти вещи были изъяты гестапо.
Генерал Хубе получил приказ вылететь из «котла» утром 19 января для продолжения работы в особом штабе Мильха. 20 января он прибыл на место и сразу же отослал в штаб 6-й армии список дельных и верных присяге офицеров, подлежащих вывозу из «котла». Почти все счастливчики были из его собственного танкового корпуса. Хубе чувствовал, что поступает правильно, поскольку штаб 6-й армии не раз оговаривал, что специалисты танковых войск подлежат эвакуации в первую очередь. Шанс на спасение получили также офицеры, прошедшие обучение в генеральном штабе. Помимо этого, из каждой дивизии надлежало эвакуировать по одному человеку. Гитлер загорелся идеей создать новую 6-ю армию, а группа отдельных специалистов должна была стать тем самым «яйцом феникса», которое он выхватил из пекла. К 25 января эта мысль оформилась в конкретный план. Позднее адъютант Гитлера генерал Шмундт вспоминал: «Фюрер издал приказ о создании новой армии, состоящей из двадцати дивизий». Курьеров для вывоза важных документов выбирали из общего числа офицеров, руководствуясь чувством жалости и сострадания. Так, князь Донна Шлобиттен был назначен курьером не потому, что являлся начальником корпусной разведки, а потому что у него было много детей. Однако вскоре должность курьера упразднили. Всю документацию забирали с собой вылетавшие из «котла» специалисты.
Капитану Фрейтагу позволили эвакуироваться благодаря его безупречному послужному списку. Но перед отлетом он должен был забрать кое-какие бумаги – из штаба 6-й армии. На аэродроме в Гумраке Фрейтагу пришлось довольно долго ждать, прежде чем солдаты полевой жандармерии подпустили его к одному из пяти бомбардировщиков. В самолете капитана одолевало двойственное чувство. «Мне казалось, будто я в чем-то виноват перед своими товарищами, оставшимися на земле. И в то же время я испытывал огромное
