верит, но пытается то ли оспорить, то ли критически осмыслить его деяния. И в этом случае Леонов, опять же, ближе к еретику Грацианскому.
В итоге получается так, что будто бы несовместимые Вихров и Грацианский — подобно игральной карте — являют собой одну сложносочиненную душу, леоновскую, где то ли Вихров на Грацианского смотрит снизу вверх, то ли наоборот.
И ничего унизительного для Леонова в наших утверждениях нет. Хотя бы потому, что писатель сам однажды признался, что Вихров и Грацианский задумывались им как одно лицо. И даже покончить с собой должен был истерзанный Грацианским Вихров, а не Грацианский, разочаровавшийся в Боге и человеке. И только потом Леонов «расщепил» этого, единого, персонажа — а в каком-то смысле себя самого.
При этом, повторимся, Грацианский все равно Леонову противен, и сомневаться в этом не стоит. Наделяя отрицательного героя своими ересями, Леонов словно проверяет их на крепость: выживут ли, будучи повторены даже самыми дурными устами.
Кроме прочего, есть и определенная близость драматических коллизий в «Дороге на Океан» и в «Русском лесе»: постоянное, на грани разоблачения, существование Протоклитова и Грацианского вновь дублирует собственную леоновскую судьбу. Но в «Русском лесе» коллизия эта явно рассматривается Леоновым с куда большего расстояния, чем в 1935 году. Эта тема его уже не столь сильно зачаровывает и пугает. Пережив глобальные чистки и припадки всенародного доносительства, заняв видные посты и войдя в масть, Леонов уже не опасался столь сильно, как в 1930-е. Почти тридцать лет минуло с его белогвардейских приключений в Архангельске — глупо пугаться далеких, почти истаявших призраков своего прошлого.
Тем не менее кочующая из сочинения в сочинение тема люстрации проявляется у Леонова и здесь.
Упоминавшаяся выше Поля, пока росла без отца, десятки раз читала в прессе критические статьи Александра Грацианского о Вихрове. Вера ее в печатное слово была такова, что в начале романа Поля считает нужным заявить едва знакомому человеку: «Я ненавижу моего отца!»
Приемный сын Вихрова Сергей был приведен в дом «лесного профессора» его стародавним, по деревенскому детству, знакомым купеческим сыном, раскулаченным в 1929 году и сбежавшим от новой власти в глухие сибирские дали.
У Сергея в этом смысле своя, наследственная боль, потому что, по Леонову, сын за отца, равно как и дочь за отца, — все-таки отвечает.
Жена Вихрова Елена, выросшая при дворе помещицы, тоже многие годы мучается своей чудовищной виной, которая по нашим временам вовсе не понятно в чем заключается. Нескончаемые терзания доводят Елену до того, что она, забрав дочь, бежит от мужа в деревню, где беззаветным трудом пытается заработать себе прощение.
Заявленное Леоновым еще во время проработки «Метели» «право на воздух родины» в «Русском лесе» пытаются отработать едва ли не все главные герои. Помимо разве что партийных деятелей, правом этим обладающие по определению.
Напрашивается вывод: самый важный и чаще всего встречающийся леоновский герой — исстрадавшийся человек, несущий немыслимый грех если не белогвардейской службы или тюремного срока при Советах, то хотя бы дурного родства или даже соседства с «бывшими». Сам-то Леонов, как мы знаем, переживал сразу два греха (за себя и за отца), неустанно, многие годы отстаивая свое собственное право на воздух родины, мучаясь при этом еще и третьим грехом, словно разросшимся до непомерных размеров из первых двух — грехом не состоявшейся в мире человечины. Но этот грех он нес уже не один…
Что до «Русского леса», то там не обошлось без привычной леоновский «заковыки»: попавшую в немецкий плен Полю выручает… предатель, пошедший в старосты. Видя восхитительное, такое русское поведение Поли на допросе, он неожиданно стреляет в допрашивающего девушку офицера.
«Верно, из тех был, в которых чувство родины сильнее накопленной злобы…» — говорят о нем в романе.
Есть смысл вспомнить, что герой, пошедший к немцам в услужение и затем восстающий против новых хозяев русской земли, появился еще в «Лёнушке», написанной во время войны.
Серьезный интерес все ж таки питал Леонов к черным углам человеческой души!
Но какой бы гиблой и запущенной не была эта душа, говорит Леонов, сила крови и зов почвы настолько огромны, что порой даже окаянное ничтожество возвращают в человеческий вид.
Леоновское чувство патриотизма почти природное: он воспринимает истинного русского человека как саженец русского леса — он возрос здесь, его корни здесь, и пересадить его на иную землю едва ли имеет смысл.
Леонов говорил об этом неоднократно до «Русского леса» и еще раз скажет об этом в повести
Две смерти
В отличие от «Пирамиды» «Русский лес» Леонов писал с явным расчетом на публикацию. Кстати, и машинистку пригласил работать, Нину Мушкину. Дочь ее, Елена, вспоминает:
«Самое страшное испытание для Леонова — выпустить рукопись из рук. Вынести из дома. Отдать машинистке. В качестве курьеров признавал только членов своей семьи — дочерей Наташу, Лёну и, конечно, жену, Татьяну Михайловну. Кстати, Татьяна Михайловна помогала ему безгранично. <…>
Иногда за рукописью все же приезжала мама. Мы жили в Дегтярном, между Пушкинской и Маяковской, а Леоновы — на улице Горького, между Маяковской и площадью Белорусского вокзала. Три троллейбусные остановки. Но Леонов всё равно волновался. Звонил каждую минуту:
— Нина Леопольдовна еще не вернулась?
Успокаивался, лишь когда слышал ее голос.
— Всё в порядке? Ничего не потеряли?
Летом Леонид Максимович настойчиво приглашал маму на дачу. Работать:
— За два дня 100 страниц и напечатаете. Леночку берите. Татьяна Михайловна будет рада».
Леонов и прежде относился к своим рукописям с маниакальной бережностью, а здесь волноваться стоило вдвойне: с его-то опытом он отлично понимал, что нужно готовиться к большой драке. И затевал он ее сам.
В основном роман был завершен к январю 1953 года.
В феврале Леонов раз за разом перечитывал, пересматривал горячий еще, со вкусом недавнего рабочего пота, труд.
И, наверное, вновь испытывал привычный внутренний холодок, нет-нет да и задумываясь: а обережет ли на этот раз его царь Иосиф?
…5 марта 1953 года вышло правительственное сообщение: в ночь на второе марта у Иосифа Виссарионовича Сталина произошло внезапное кровоизлияние в мозг, в результате чего наступил паралич правой ноги и правой руки с потерей сознания и речи.
Страна замерла, затаилась, притихла.
Вслух о том, что может случиться, никто говорить не решался.
А на самом деле все уже случилось.
В тот же день, пятого, Леонову позвонили из Союза писателей: умер.
«Умер», — сказал одними губами Леонов жене.
Что будет?
Как жить?
…А вдруг опять война?
Эти вопросы тогда возникли мгновенно. Они были велики, насущны, почти зримы.
Ответов на них в первые минуты не было.
6 марта гроб с телом Сталина был выставлен в Колонном зале Дома Союзов для прощания.
Сотни и сотни тысяч людей, движимые чем-то большим, чем горе, — пожалуй, слово ужас подходит
