Для тех работников лесного хозяйства, против кого эта книга была направлена, публикация романа стала шоком: Леонов растоптал их.
Хотя сложившаяся в лесоводстве ситуация была подана Леоновым, конечно же, с некоторой долей условности: полную правду он написать просто не мог.
Поэтому пришлось молодого еще Грацианского сделать агентом царской охранки; случилось это, правда, не по доброй воле Грацианского, а скорее случайно: ему «подложили» проститутку, сотрудничавшую с полицией, и он ненароком выдал своих партийных товарищей. Однако посыл Леонова был ясен: нерадивые лесники в Советском Союзе могут существовать лишь как пережиток дореволюционного прошлого. Средь настоящих коммунистов и честных участников большевистской борьбы таких нет.
Вместе с тем, положительный герой в романе, прогрессивный советский лесовод и коммунист Иван Вихров, проповедуя лесосбережение, на самом деле повторял далеко не популярные в Стране Советов теории, которые именовались в прессе то «буржуазными», то «помещичье-юнкерскими». Теория «постоянного лесопользования» была выдвинута задолго до войны лесоводами М.М.Орловым и Г.Ф.Морозовым. Но еще в 1932 году вышла разгромная книга Н.Алексейчика и Б.Чагина «Против реакционных теорий на лесном фронте», где Орлова и Морозова натурально разнесли в пух и прах. (Кстати, в «Русском лесе» Леонов, не стесняясь, наделит сторонников Грацианского фамилиями Андрейчик, Ейчик и Чик.) После Алексейчика и Чагина в том же направлении крепко постарался Васильев и его сотоварищи — правоверные, между прочим, коммунисты.
Как мы видим, леоновский роман стал своеобразным кривым зеркалом — но себя все, конечно же, узнали и в таком отражении. И оттого что Грацианский оказался с подмоченной охранкой репутацией, а Вихрова в романе лично опекало большое партийное начальство, прототипам отрицательных героев было еще обиднее.
Уже 16 января 1954 года в Институте лесоводства Академии наук СССР состоялось обсуждение романа.
Профессор П.В.Васильев заявил прямо: «В таком виде роман “Русский лес” наносит большой ущерб делу воспитания молодых лесных кадров» и охарактеризовал книгу как «примитивный протест против истребления лесов».
Подразумевалось, что роман стоит переписать заново и вложить в уста Вихрова речи иного толка.
Следом прошло собрание в Ленинградской лесотехнической академии.
Накануне собрания в многотиражке академии были опубликованы отзывы преподавателей о романе. Доцент А.А.Байтин озаглавил свою заметку «Надуманная книга», где удивлялся: «Оказывается, все силы Вихрова направлены на борьбу за “непрерывное лесное пользование”. Старая и убогая идея!». Доцент А.В.Преображенский поименовал свой опус «Неоправдавшиеся надежды» и, как и все остальные рецензенты многотиражки, обвинил Леонова в дилетантстве.
На самом собрании, если верить стенограмме, выяснилось, что Леонов «не сумел дать в своем романе подлинной тематики леса в действенной форме, и роман не имеет права называться “Русский лес”. Без коренной переработки роман не должен и переиздаваться отдельной книгой».
Роман обсуждали в Доме ученых в городе Горьком, в Полоцком лесном техникуме, во Всесоюзной публичной библиотеке имени В.И.Ленина и в Поволжском лесотехническом институте имени М.Горького, что в Йошкар-Оле…
Начались серьезные закулисные процессы. Васильев и его окружение принялись готовить письма «наверх», подыскивать сторонников как во власти, так и в писательской среде.
Но и Леонов в 1954 году был куда более весомой персоной, чем в тридцатые, и для того, чтоб свалить дважды орденоносца, лауреата Сталинской премии, депутата Верховного Совета и Моссовета, нужны были серьезные усилия.
Критика, публикуемая на роман, была хоть и не огульно ругательной, как в прежние времена, но с эдакими значительными оговорочками, видными уже по заглавиям: «Недостатки яркого, большого произведения» («Литературная газета» за март 1954 года). «Большая удача — большие требования» (опять же «Литературная газета», но за апрель того же года).
Статьи строились по несколько иным принципам, чем ранее. Клеветником и бездарностью такого видного литератора называть уже было неприлично, посему зачины публикаций самые благостные: да, большой писатель, да, взлет творческой мысли, да, охват и глубина… А потом понемногу начинается. Многих критиков беспокоил, например, образ Поли, которая, как мы помним, отца своего, «лесного» профессора Вихрова, заочно ненавидела.
«Разве не странно, — задается вопросом обозреватель „Литературной газеты“ Антон Тарасенков, — что лишь по одной журнальной трескотне Грацианского, подвергавшего книги ее отца лихой “проработке”, в сознании Поли укрепилась мысль, будто он, ее отец, — негодяй и тайный враг советской власти?»
О том же самом задумается критик Марк Щеглов — его статья будет опубликована в пятой книжке «Нового мира» за 1954 год. И тот же вопрос позже поднимет критик Михаил Лобанов, который дебютирует в литературе с доныне небезынтересной книгой «“Русский лес” Леонида Леонова».
Объединяет всех названных одно — это были молодые люди, родившиеся в середине 1920-х. В 1932 году Леонов на одном из писательских собраний говорил, что он не может описывать девушку, донесшую на своего отца, до тех пор, пока сам себе не объяснит, как она это делает, зачем, что в душе ее творится.
Доносительство, отказ от родителей — это был, прямо скажем, вопрос, стоявший тогда на повестке дня всей страны: тотальная классовая борьба зашла и в сферу семьи.
Но вот только критики Леонова в начале тридцатых были малыми детьми — им это не запало в душу так остро, как писателю!
Поэтому Марк Щеглов так удивляется созданной в романе Леонова атмосфере взаимной подозрительности и ненависти: «Поля изощряет свои следовательские способности, — пишет он, — постепенно в методичный разбор дела Грацианского-Вихрова втягивается и Варя; тетка Таиса подглядывает за Грацианским в щелочку, придя с мирным поручением передать ему вновь вышедшую книгу Вихрова; Грацианский выслеживает Вихрова; Крайнов подозревает Грацианского…» и т. д. и т. п.
Причем, на наш взгляд, Леонов в «Русском лесе» не ставил целью добиться именно этого эффекта — но и здесь его добился. И ведь как раз в том, что ему ставили на вид, прав был и точен!
Жаль, молодые критики не ведали о том. Но и даже если б они сами застали те времена, едва ли кому-то из советских критиков пришло бы в голову похвалить писателя за то, что он ненароком продемонстрировал одну из отвратительных гримас эпохи.
Наличествовали в критике и привычные обвинения Леонова в сгущении красок и создании атмосферы мрачности, в странном понимании «советского гуманизма».
В майской «Литературной газете» 1954 года было опубликовано письмо в редакцию Б.Корсунской, чертежницы, которая не без удивления писала: «…даже и видение грядущих веков Леонов почему-то окрашивает в “Русском лесе” в сумеречные тона вечерней негаснущей полоски неба. Так возрождаются в новой книге мотивы “Соти”».
Б.Корсунская, по-видимому, не читала «Необыкновенных рассказов о мужиках» и романа «Вор», тогда б ей не было так удивительно.
«Еще не все леса сняты с “Русского леса”, — продолжает читательница, — еще дают себя чувствовать колебания автора в трактовке отдельных положений, поворотов, а подчас и целых образов. Еще недостаточно четко и выразительно проступают основные линии, создающие благородный, гармоничный и одухотворенный облик всего здания. Так, например, мы слишком мало узнаем о Крайнове, ближе всех героев стоящем к революционному движению в России».
Может быть, и благо для Леонова, что не дожил Сталин до публикации романа и, по своему обыкновению, не прочел его; серьезных упреков в недостаточном освещении «руководящей роли партии» ему было бы не избежать. Достаточно вспомнить, как всего несколько лет назад была разгромлена первая редакция фадеевской «Молодой гвардии» на тех же основаниях. А у Леонова вообще черт знает что творится: десятилетиями натуральные вредители мучают прогрессивного лесовода, ставшего к тому же еще и коммунистом, — а партия о том и знать не знает, и ведать не ведает. И наказывает Грацианского не ее мудрая и карающая длань, а сам он идет топиться в проруби.
