экстерном.
Все эти потрясения неузнаваемо изменили парня. Мать сообщила ему, что власти, пойдя на эту уступку, предупредили, что экзамены будут очень строгими. Поэтому он прилежно засел за учебу. Как прежде в кулачном бою, он яростно преодолевал теперь каждую преграду, каждую трудность. И добился своего. Сдал экстерном экзамены, заработав, несмотря на явные придирки некоторых экзаменаторов, в целом хорошие оценки.
Получив аттестат зрелости, он дал волю нервам: забежал в пустой класс и расплакался, как малое дитя.
После коротких каникул его призвали в армию и направили в военное училище во Владимире- Волынском.
V
В первых числах октября 1939 года в дверь дома Мешковской постучал молодой человек в рабочей спецовке. Это был Янек.
Трудно рассказать о лишениях, выпавших на его долю за последний месяц. Вначале кошмар отступления, потом плен, побег. И долгий путь домой. Как-то даже не верилось, что в доме, затерявшемся в огромном мире, над которым бушевала буря, в доме, где Янек знал каждый уголок, каждую доску пола и каждый стежок висевшего на стене коврика, ничего с тех нор не изменилось.
Иначе обстояло дело в городке. Чиновники, полицейские, большинство торговцев и часть интеллигенции бежали на Запад. Глянец настойчиво насаждавшегося повсюду «польского духа» потрескался и начал отлетать. Украинцы, составлявшие большинство населения, вновь обрели право свободно жить на своей земле. Облегченно вздохнули и те поляки, которых притесняли до этого три местные власти — клерикалы, управа и полиция. Праздновал свободу и Кшиштофка. И таких, как он, было немало.
Однако Мешковская совершенно потерялась в водовороте событий, ее потряс крах прежних властей, напугали всевозможные слухи. Когда одна из соседок многозначительно посоветовала ей отправить Янека в какой-нибудь большой город, она начала лихорадочно уговаривать его.
— Мама, а чего мне бояться? Молодой. Кшиштофка работает в милиции, знает меня и в случае чего замолвит словечко, — смеялся Янек. Но перспектива выезда во Львов была более заманчивой, чем прозябание от скуки в городке. Там он мог по крайней мере учиться.
Минуло полтора года. Учеба всецело поглотила Янека. И вдруг все опять начало рушиться.
Второе возвращение домой, в июле 1941 года, оказалось более трудным. На каждом шагу его подстерегала гибель. Однако юноша благополучно миновал все препятствия и снова постучал в дверь дома, где провел свое детство.
Городишко серьезно пострадал в ходе военных действий. Монастырь — последний бастион «польского духа» — сгорел. Такая же участь постигла убогие еврейские лачуги, разбросанные вдоль берега пруда. На улицах стояли подбитые и сожженные танки.
В первые дни «нового порядка» в тихом городке начались погромы. Убивали евреев. Не щадили также поляков и украинцев. Одной из первых жертв гитлеровского террора стал старый Кшиштофка. Его повесили в собственном доме. Это была месть оккупантов старику за сына-большевика. Еще одно известие ранило Янека в самое сердце: Люся Гольдберг, его первая и незабываемая любовь, погибла от немецкой пули. Несколько недель Янек просидел не выходя из дома. А когда миновала волна погромов и убийств, он начал думать о возвращении во Львов. Правда, сделать это было пока невозможно. Тогда он отправился в деревню к знакомому крестьянину поработать на уборке урожая.
По дороге его схватили полицейские и избили до полусмерти. Очнулся он в грязном, вонючем бараке. Предназначенный для евреев лагерь располагался в двенадцати километрах от городка. Сюда гитлеровцы согнали около двухсот человек — рубить лес. Вместе с ними находилось с десяток поляков, арестованных за различные провинности против «нового порядка».
Мешковский пробыл в лагере шестнадцать месяцев. Испытал все муки постоянного голода, который высушивал кишки, ослаблял мышцы, парализовал мозг. Он завшивел, мерз в холодные морозные ночи, мок под дождем и умирал от жажды в знойные летние дни. Как-то вечером в бараке, где жил Мешковский, разнесся слух, что лагерь в ближайшие дни будет ликвидирован. В ту ночь Янек бежал…
К утру он добрался до своего городка. Постучал в усадьбу знакомого крестьянина. И здесь он узнал страшную весть: неделю назад умерла его мать.
Наступило самое трагическое время в жизни Мешковского. В стране бушевали убийства и погромы. Сам он находился в положении затравленного зверя. Это время заставило его задуматься о многом.
В первые недели 1944 года Красная Армия освободила городок. Мешковский сразу же вступил добровольцем в Войско Польское. В Сумах ему присвоили звание подпоручника.
Летнее наступление 1944 года принесло многим полякам долгожданную свободу. Но солдат в выцветших гимнастерках и конфедератках не всегда встречали в Польше цветами. Порой гремели и братоубийственные выстрелы.
У Мешковского не возникало никаких сомнений, где ему быть: по эту или ту сторону баррикады. Для него «та сторона» означала Богушайтисов, бездушную муштру в армии, которую бросили ее «вожди» в дни национальной катастрофы, завершившейся неизбежным поражением, страдания, угнетение, ненависть.
Несмотря на это, он так и не смог до конца избавиться от многих представлений, привитых ему в гимназии и военном училище. Брыла заметил это еще во время их первого разговора.
VI
Утром толстяк проводил их до самых дверей. У него было испуганное выражение лица.
— Вчера я что-то вам наболтал, не обижайтесь. Человек иногда мелет неизвестно что, а думает иначе… Я же поляк…
— Зачем вы это нам говорите? — снова обрушился на него Мешковский.
— Да просто так… Надеюсь, вы не используете это против меня?
— Я уже даже не помню, что вы говорили. Главное, что ужин был очень вкусный, — рассмеялся офицер. — А теперь покажите дорогу в военное училище.
Было прекрасное сентябрьское утро. Воздух дышал свежестью. День обещал быть жарким.
Застроенная низкими каменными домами улица круто взбиралась вверх к холму, на вершине которого посреди старого парка возвышался кафедральный собор.
Домишки были невзрачные, покосившиеся. Они напомнили Мешковскому родной город. И эта улица, узкая, грязная, плохо мощенная, как будто протянулась сюда из города его детства.
Замедлив шаг, они вошли в парк и по аллее подошли к собору. Огромное здание в стиле барокко по сравнению с маленькими домишками городка казалось еще более массивным и величественным. За собором тянулись огороды и сады, принадлежавшие, по-видимому, ксендзам.
Когда они прошли между грядками капусты, миновав аккуратно подстриженную живую изгородь, перед ними с вершины холма открылась великолепная картина. У подножия, замкнутая на горизонте другим холмом, лежала котловина. В центре ее выделялось большое, серо-бурого цвета здание, окруженное многочисленными особняками, домишками и корпусами, крытыми красной черепицей. Они образовывали улицы и переулки самостоятельного городка. К главному корпусу вела широкая террасная лестница. По обеим сторонам ее застыли орудия с поднятыми вверх стволами. Перед лестницей стояла высокая, стройная мачта, на которой развевался бело-красный флаг.
За зданием простиралось широкое поле. На нем размещались рядами выстроенные по ранжиру образцы современной артиллерийской техники — от небольших противотанковых пушек до мощных гаубиц и
