ты его посадишь».
Форбэш вылез из спального мешка и усадил кролика верхом на проволоку. Резиновые его ноги крепко сжимали ее.
— Черт возьми, какой у него глупый вид, — произнес он и снова полез в спальный мешок допивать свое какао. Кролик раскачивался и смеялся.
Форбэш снова полез в сумку, достал кларнет в потертом кожаном футляре и положил его на стол. «Не сыграть ли?» — подумал он. Был час ночи. Возможно, завтра начнут прибывать пингвины. Ощупывая рукой футляр, он прихлебывал какао, прижав к эмалированной кружке ладонь другой руки, чтобы погреться. В хижине было все еще холодно: чтобы согреть хотя бы один этот альков, понадобится несколько часов. Выходит, играть не стоит.
Он опять вылез из спального мешка, стянул с себя толстые твидовые штаны, фуфайку и пару носков, подвернул примус и грелку, вместо подушки подложил собственную одежду, натянул на голову спальный мешок и закрыл глаза.
Форбэш проснулся с сизым от стужи носом и услышал поскрипывание и звон кристаллов льда вокруг отдушины, которую он оставил в спальном мешке. Вытянув шею и откинувшись назад, он выглянул из своей норы. Движения его были осторожны. Не хотелось, чтобы льдинки упали на лицо. Отдушина, отсыревшая от его дыхания, а потом обледеневшая, походила на отверстие калейдоскопа. Хижина была залита светом. Шевелиться не хотелось. Он представил, как холодный воздух коснется тела, когда он высунет руки, чтобы встать. Он пошевелил пальцами ног, покачался на надувном матрасе, чтобы размять занемевшие бедра. Потом сел.
Сквозь южные окна врывались золотые снопы теплых солнечных лучей, и сквозь проем в пологе он видел большую плиту Шеклтона, пылавшую алым пламенем ржавчины. День стоял погожий, а он только продирал глаза: было уже полдесятого. Но ведь на мысе Ройдс, когда живешь в одиночку, время не имеет значения. Оно имеет значение лишь для пингвинов, торопливо шагающих по припаю на юг, к нему. Он был уверен, что птицы скоро придут. Сегодня вторник, 18 октября, и первые пингвины каждый год появляются на мысе Ройдс именно в этот день или же день спустя.
Форбэш с трудом вылез из тесного мешка и опустил ноги на пол. Он стоял, растирая руки, обтянутые шерстяной рубахой, в длинном вязаном белье. Пошевелил бедрами, коленями, чтобы поразмяться, потом торопливо облачился в одежду, лежавшую у него в изголовье, протер глаза, пятерней причесался. Воды для мытья не было. В кастрюле на примусе лежала глыба льда. Сев на сундук, он начал обуваться; сперва натянул грубошерстные гольфы, потом сами сапоги из нейлона и резины, зашнуровав их до колен наподобие Bundschuhe. [Высокие шнурованные штиблеты (нем.). (
— Сегодня, возможно, появятся пингвины. Целый день буду готовиться к их прибытию, а вечером свяжусь с базой. Потом буду читать Тургенева. Нет, не Тургенева — эта книга про любовь, значит, печальная. Что-нибудь почитаю, потом выпью какао и пораньше лягу спать: ведь, если пингвины не прибудут нынче, завтра придут наверняка.
Форбэш был удивлен этой длинной, официальной речью. Он довольно усмехнулся и принял важное решение — разговаривать вслух. Собственный голос застал его врасплох, словно это разговаривал кто-то другой.
— Мне нужен шум, — произнес он громко и категорически, и слова застучали по его барабанным перепонкам, отдаваясь в пересохшей глотке и легких. С непокрытой головой, без рукавиц, он вышел на двор, чтобы взглянуть на день, мирно занимавшийся своим делом.
Небо было голубое и чистое. Вдоль лощины позади хижины дул легкий ветерок. Казалось, это дышала на него гора, и он почувствовал ее мощь и близость. Дым поднимался сегодня прямо в небеса. Полоса сернистого желтого дыма тянулась по небу на высоте 13.000 футов и напоминала как бы подмостки, на которых плясало солнце. Начало щипать уши, в кончиках пальцев он ощутил острую боль. Ветер трепал его волосы и холодными руками касался скальпа юноши.
Форбэш вздрогнул и поглубже засунул руки в карманы. Он съежился, стиснул колени, прижал к бокам локти. Сморщив нос, он почувствовал, как холод покалывает ноздри; казалось, будто крохотные ледяные иголочки впиваются в плоть. Мыс дышал вечностью и покоем. Не слышно было ни единого звука. Такой полной тишины он не слышал никогда, даже у себя на родине, в горах, где летом в мураве всегда стрекочут кузнечики; в кочках, поросших травой, шепчет ветер, потрескивают ветки, когда олень ступит на них ночной порой, или же, чуя неминуемый обвал, стонут и скрипят горные склоны.
Окрестный мир был мертв, не считая теней, незаметно двигавшихся вокруг хижины, камней и обломков старого оборудования. Пингвинье стойбище казалось всего лишь желтым пятном позади замерзшего озера Пони, а горы на западе походили на фриз из бледно-серого камня, таявший в холодной антарктической мгле, стлавшейся за проливом Мак-Мёрдо, что в сорока милях отсюда.
Форбэш побрел назад, в хижину, зажигать грелки, печки и примус, чтобы согреться и подкрепиться кашей, беконом и кофе. Он отрезал от каравая лишь два ломтика хлеба. Повар с базы Скотт сунул ему три таких каравая.
Поставив еще одну кастрюлю снега — для мытья посуды, — он достал свои бумаги. Это были заметки о посещении пингвиньей колонии в прошлом сезоне, карты, на которые он будет наносить местоположение отдельных колоний, из которых состоит все пингвинье население, списки номеров колец для птиц, окольцованных биологами во время предыдущих кратких визитов; директива, врученная ему управляющим Антарктическим отделом департамента научных и промышленных исследований.
«По прибытии на базу Скотт Вам надлежит подготовить продовольствие и оборудование для биологических работ, в количестве, достаточном для проведения исследований в течение пяти месяцев. Руководитель базы Скотт обеспечит вертолет, который доставит Вас на мыс Ройдс около 16 октября; посему Вам надлежит приложить все усилия к тому, чтобы подготовить нужное снаряжение к указанной дате. На мысе Ройдс Вы поселитесь в хижине Шеклтона, построенной для Британской антарктической экспедиции 1907–1909 гг. Вам надлежит следить за тем, чтобы во время Вашего проживания в хижине ей не было нанесено какого-либо ущерба, поскольку строение представляет собой значительный исторический памятник на Антарктическом континенте. В силу Вашего проживания в указанном здании Вам надлежит выполнять обязанности его хранителя и следить за тем, чтобы посетители какой бы то ни было нации не повреждали его и не уносили какие-либо предметы в качестве сувениров».
Форбэш положил бумагу, насыпал мыльного порошка в уже теплую воду. Он тщательно вымыл посуду, протер ее туалетной бумагой, тут же решив обязательно отстирать затасканные кухонные полотенца. «Хранитель строения... Черт побери, я живу в историческом памятнике. Подумать только!» Вытирая тиковый стол, он особенно тщательно тер засаленные места.
«Хотя значительную часть сезона Вам придется пребывать в одиночестве и летнюю программу осуществлять самостоятельно, время от времени, возможно, к вам будут посылать помощника».
— В одиночестве... А на кой черт мне нужна чья-то компания? — произнес Форбэш, натянув пуховую фуфайку, и, опершись локтями о стол, сел на свою постель. Воздух все еще был холоден. «Хотя Биллу Старшоту будет невредно отлучиться с базы на рождество», — подумал он. Он с теплотой вспомнил Билла (он же Уильям Сэмюэл), напарника по прошлому сезону и земляка. Старшота топографа, картографа, с его страстью знать точно, где он находится, обвеховывать [
«Целью Вашей экспедиции является впервые проводимое подробное изучение состава колонии
