долгие исчезновения в обеденный перерыв смотрели сквозь пальцы. Они с Джимми отыскали ресторан, который устроил обоих (что было нелегко, поскольку о вкусах они вечно спорили), и замечательно проводили там пару часов.
Джимми настоял на том, чтобы Руперт по выходным ездил домой; именно Джимми узнал про «Лилобус». Джимми говорил: жаль, что выходные пропадают, но это не навсегда, и старик отец никогда ничего не требовал, ему жить осталось всего, может, несколько месяцев, и побыть с ним сейчас его долг, разве нет? И мать, наверное, ждет его, думает о нем всю неделю - разумеется, надо ехать. Джимми даже ни разу не позволил ему сказаться больным. На этот счет он был полон решимости.
Впрочем, Джимми по любому поводу был полон решимости – но в этом, отчасти, была его притягательность. Он никогда ни о чем не задумывался, не размышлял, не оценивал. А если, как порой выяснялось, он оказывался совершенно не прав, он снова исполнялся решимости – уже по другому поводу. «Я ошибся, светоотражатели изобрел совсем другой человек. Я все напутал, я был абсолютно не прав». Потом он начинал доказывать правильность иной точки зрения. Но ни разу не менял мнения насчет того, что Руперт на выходных должен ездить домой; это он решил окончательно и бесповоротно.
Самому Джимми не надо было в пятницу никуда уезжать, его семья жила в Дублине. Он был младшим из шести детей, и две его старших сестры и три брата целиком и полностью оправдали ожидания отца, то есть, стали продавцами газет и журналов. Одни торговали в палатках на оживленных перекрестках, другие содержали магазинчики, в которых имелись также открытки и мороженое. Но отец Джимми мрачно поговаривал: «Есть у нас один чудак с приветом, у которого нет ни грамма здравого смысла». В детстве и ранней юности для Джимми баловали; его успехи в школе и в университете поощряли, а когда он устроился учителем в элитную школу, отнеслись к этому с одобрением. Над ним подшучивали, будто он голубой, но всерьез так никто не говорил. Впрочем, любого зубрилу, каковым его и считали, можно назвать неженкой, посмеяться над его манерой одеваться, спросить: где твоя серьга в ухе? - и покривляться, как в телевизоре: «Джимми, ты пра-ативный».
По вечерам в среду они собирались всей семьей в небольшом доме и принимались обсуждать своих конкурентов, говорить про журналы, которые запретит цензура, если кто-то из власть предержащих ознакомится с их содержанием, и продажи ежедневных газет; они соглашались, что нет смысла приобретать такой-то журнал, потому что он не доживет до второго номера, и сообщали друг другу, что держат при себе длинные прутья, которыми бьют по рукам сорванцов, когда те пытаются утащить комиксы. Джимми поддерживал беседу, задавая вопросы. И в той кондитерской, куда они с Рупертом часто наведывались, он всякий раз покупал большой торт с кремом - если бы домашние Джимми узнали, сколько он стоит, у них случился бы сердечный приступ. Мама замечала, что тортик хороший, хотя в середине самую малость недопечен. Джимми ложкой собирал те куски, которые пропитались ликером. Братья считали, что пирог отличный и по вкусу похож на трюфель.
До чего легко жить в такой семье, как у Джимми. От него так мало требуют, они все самодостаточные. Исчезни Джимми навсегда из их жизни, о нем вспоминали бы с теплотой, но если Руперт хоть раз не приедет на «Лилобусе», семейство Грин постигнет кризис национального масштаба. Ему порой становилось обидно, но Джимми и слышать ничего не желал.
- Рупо, ты очень нежный и чуткий цветок, - говорил он. – Даже будь ваша семья такая, как у нас, ты все равно страдал бы и прятал голову в песок – так уж ты устроен.
Руперт смеялся.
- Не зови меня Рупо – будто я птица экзотическая из зоопарка.
- Так ты птица и есть: мрачная, нахохлившаяся, которая с трудом переносит практически любой климат!
Они познакомился в тот замечательный, счастливый день, когда Джимми зашел в офис. На окне была фотография «очаровательного коттеджа», который был охарактеризован как «старинный», поскольку там давно не производился ремонт. Он находился далеко от города и не в самом фешенебельном направлении, так что даже величайшие оптимисты, которые сочиняли описания, не могли назвать его «привлекательным».
У дверей показался Джимми – тощий, одетый в пуховик светловолосый юноша в затемненных очках, с челкой, падавшей на глаза - он казался каким-то беззащитным. Руперт почему-то сразу подошел к нему, хотя ближе стояла мисс Кеннеди. Тогда еще он не испытывал к нему влечения – он просто хотел, чтобы с парнем заключили честную сделку. Тот с любопытством изучал фотографию коттеджа, и на лице у него играла улыбка.
Руперт описал ему достоинства и недостатки. Минусы – это плохая крыша, удаленность от города и жуткие каменные глыбы на том участке земли, который с натяжкой можно назвать садом. Он обрисовал плюсы, а именно: дом не очень дорогой, симпатичный, вдали от суеты, и если появятся какие-то накопления, можно приобрести пристройку по соседству, которую несложно превратить в еще один небольшой жилой дом. Джимми слушал с возрастающим интересом и попросил как можно скорей показать ему дом. Руперт отвез его на машине, и когда они стояли на заросшей сорняком каменистой земле возле дома, или взбирались по стенам пристройки, чтобы посмотреть, в каком состоянии крыша, они оба знали, что обсуждают свое будущее, хотя об этом не было сказано ни слова.
- Отсюда до вашей работы далеко – неудобно, наверное, - заметил Руперт, когда Джимми сообщил, где преподает.
- А я и не хочу жить близко. Лучше уехать за сто миль, чтобы жить своей жизнью, подальше от глаз школы.
Руперта почему-то кольнула обида – будто его выставили за дверь.
- А вы могли бы впустить квартиранта, как вы думаете? – спросил он - Конечно, если купите дом.
- Мог бы, - без эмоций произнес Джимми. – Я пока ничего не решил.
Он купил дом. Четыре года он состоял в жилищно-строительном кооперативе, и его сочли платежеспособным. Начальство осталось Рупертом довольно: коттедж слишком долго висел в каталогах. Когда все переговоры по сделке завершились, Руперт ощутил себя очень одиноким. Теперь этот невысокий, улыбчивый Джимми уедет, поселится один на том открытом всем ветрам участке. Выстроит стену, про которую они говорили, чтобы защищала от непогоды, отремонтирует вторую половину дома, выбелит стены, может, выкрасит дверь в красный цвет, поставит горшки с геранью, найдет себе квартиранта. И получит деньги, чтобы выплатить залог. И больше Руперт не услышит и не увидит его никогда.
Джимми позвонил в пятницу.
- Руперт, выручай. Я весь интерес потерял к тому дому. Я не вижу, каким он будет; что в нем такого замечательного. Может, приедешь и напомнишь?
- Да, - медленно ответил Руперт. – Да, конечно, я буду рад.
Остаток дня он провел словно во сне, если кто-то из коллег обращался к нему, слышал их будто издалека. Теперь ему все стало ясно: откуда смятение, чувство вины, надежда, что все уладится и станет понятным, и что однажды появится женщина, с которой он забудет те краткие истории, которые даже не удовлетворяли, а только пугали его. И в то же время он всегда знал, что женщины не будет, что она не нужна. Но верно ли он все понял? А что если Джимми просто общительный юноша, который соскучился по с приятным парнем из агентства по продаже недвижимости? А что если Джимми сообщит, что у него есть невеста, или что он хотел бы тайно встречаться с чьей-то женой? Руперт выехал, заметив, который час, и выяснил, что дорога занимает полчаса – на тот случай, если вернется сюда снова. Джимми стоял у ворот. Он ждал.
И Руперт понял: все будет хорошо.
И вот уже три года все было куда лучше, чем просто хорошо. Они с такой любовью обустроили те два дома, что теперь они действительно стали достойны блистательной характеристики в каталогах. Но на продажу их не выставят никогда. Дома стоят на достаточном удалении друг от друга, чтобы, если будет необходимость, представить их как два самостоятельных строения. Хотя необходимости не было. Когда Джимми пригласил в гости своих родных, они благодарно приняли приглашение, обещали к нему выбраться, но так и не выбрались. Руперт не настаивал на том, чтобы пожилые родители непременно наведались к нему в Дублин, он просто показал им фотографии своей части дома и сада. Они соорудили сад камней и стали такими специалистами по высокогорным растениям, каких нет на многие мили вокруг. В доме была большая кухня, и разделочные столы по обе стороны от раковины - так что при желании оба могли готовить
