дала мне своего сына и сказала: «Подержи, я хочу сварить плоды». Когда плоды сварились, я поставила на огонь свой пакетик с жабьими икринками. «Что это?» — сказала хозяйка. «Сама толком не знаю,— ответила я.— Мне это дала караветариньума[23]» Когда я открыла пакетик из листьев, дочка моей хозяйки спросила: «Что там у тебя? Я тоже хочу». «Это жабьи икринки,— сказала я.— Мне их дала караветариньума. Я никогда не ела жабьих икринок. Но может, караветари их едят».
Девочка сунула в рот горсть икринок, потом сказала: «Они очень горькие и плохо пахнут».
Подошла еще одна девочка, взяла и тоже съела несколько икринок. Вдруг она сказала матери: «Сейчас меня вырвет». Мать сказала ей: «Наверное, объелась медом. Выйди из хижины и зайди за угол». Когда девочка вернулась, ее шатало, словно пьяную, и она сразу легла в гамак. Мать заволновалась: «Что с тобой?» Пришел один из мужчин, посмотрел на девочку и сказал: «Может, это хекура наших врагов хотят ее убить?» Мать взяла девочку на руки, все столпились вокруг, но никто не знал, как помочь бедняжке. Немного спустя девочка умерла. Ее мать заплакала, закричала, и мы все тоже громко заплакали.
Вскоре дочь моей хозяйки тоже начало рвать, на губах у нее выступила пена. «Что ты такое съела?» «Жабьи икринки»,— ответила девочка. Тут одна высокая, сильная женщина, которую саматари похитили у намоетери, воскликнула: «Неужели вы не знали, что жабьи икринки ядовитые?! Когда я жила в нашем шапуно, пять детишек намоетери умерли оттого, что съели жабьи икринки. Мы отправились собирать муму, а малыши взяли и сварили эти икринки, потом съели их. И все пятеро умерли, один за другим». «Кто тебе дал жабьи икринки?» — спросила женщина у девочки. «Мне их дала Напаньума».
Мать умершей девочки бросила на меня гневный взгляд. Потом закричала: «Убейте Напаньуму! Убейте Напаньуму! Пусть она умрет, как умерла моя дочка. Не хочу видеть ее живой. Если она останется жить, мое горе будет еще тяжелее». Я ей сказала: «За что ты хочешь меня убить? Я же не знала, что это яд. Мне их самой дали, я ничего не знала». Но женщина продолжала кричать и плакать.
Поздно ночью хозяйка разбудила меня. «Вставай,— сказала она.— Беги, пока не поздно. Видишь огонь вон там? Это воины готовят ядовитые стрелы. Ты убила девочку ядом, и тебя хотят убить ядом. Беги, беги!»
«За что меня убивать?! Я никому не сделала зла. Я устала и хочу спать». «Беги, тебя никто не станет защищать»,— повторила женщина. Она дала мне две головешки и подтолкнула к выходу: «Скорее беги! И побудь в лесу ночь или две. Потом, когда вернешься, они уже не убьют тебя».
Я побежала к лесу. Когда я уже была далеко от шапуно, то услышала крики мужчин, ворвавшихся в хижину. «Напаньумы нет, ее здесь нет»,— громко отвечала женщина. Тогда мужчины стали искать меня возле хижины. Я медленно шла к старой расчистке в лесу. Было совсем темно, а кругом рос колючий кустарник. Возле расчистки отдыхал олень. Увидев меня, он с шумом бросился в лесную чащу. Воины решили, что это я, и закричали: «Пей хав, пей хав. Напаньума ка!» — и помчались вслед за оленем. Я спряталась за побегами бананов. Наконец мужчины по следам определили, что это был олень. Кто-то из них сказал: «Напаньума превратилась в оленя! Напаньума превратилась в оленя!»
Потом в лесу все стихло. Я села на пень, прикрыла головешки, чтобы их не было видно. Индейцы стали перекликаться птичьими голосами. Потом снова стали переговариваться. «Не видели ее?» — «Нет, это был олень».— «Здесь она не проходила. Может, она все еще прячется позади хижины». Когда они ушли, я прислонилась к стволу дерева. Мне было страшно. Из селения доносился плач женщины и крики мужчин. «Почему они так хотят убить меня?» Я горько заплакала и никак не могла унять слез.
Потом я углубилась в лес; взошла луна. Возле меня на невысоком дереве запела какая-то птица: «ту-ту-ту». Я влезла на дерево — птица сидела в гнезде. Я взяла палку и сильно ударила птицу по голове, и она упала на землю. Птица была большая, с длинными когтями. Прежде я таких птиц ни разу не видела. «Можно ли ее есть?» Я сорвала лист, снова влезла на дерево, положила в лист птичьи яйца и спустилась вниз. Птицу я оставила возле головешек, а сама отправилась на расчистку — набрать бананов. С нескольких гроздьев сорвала по банану, вернулась в лес и стала ждать, когда рассветет.
Наконец наступило утро. Из селения доносился женский плач. Потом почти рядом послышались голоса: «Может, она убежала далеко в лес» — «Да нет, куда ей бежать? У нее нет ни отца, ни матери и потом она ведь не яноама». Двое мужчин прошли мимо, не заметив меня. Когда стало совсем светло, я сделала из листьев три пакета: один с птичьими яйцами, второй с бананами, третий с убитой птицей — и крепко связала их лианами. Затем аккуратно прикрыла листьями свою «стоянку» и пошла куда глаза глядят. Одно утешало меня — со мной были две тлеющие головешки.
Вдалеке я увидела высокие скалы. Я вошла в какую-то пещеру и увидела, что она сквозная — с другой стороны проникал свет. Здесь в скалах было много воды, маленькие жабы бормотали свое: «прин, прин, прин». Небо было голубым и чистым. Я ушла далеко от шапуно, и теперь уже не слышно было ни плача, ни криков. Немного отдохнув на камне, я стала собирать сухие ветки. Взяла головешку и разожгла костер. Он задымил, и я со страхом следила, подымается ли дым вверх, прямо к небу. Если дым низко стелется по лесу, индейцы издали по запаху определяют, где находится костер, и быстро его находят. Я обмыла птицу в ручье, завернула в листья и поджарила на костре. Когда я ела, издали до меня донеслись крики: «ау, ау, ау». Как видно, саматари отправились в лес, чтобы привязать к веткам дерева умершую девочку и потом сжечь ее. Мимо, горько плача, прошли женщины. Одна из них крикнула: «Напаньума, где ты? Отзовись!» Но я не ответила.
Немного спустя я вылезла из-за камня, но тут меня увидели птицы, которые, когда заметят кого- нибудь, кричат: «кан, кан, кан». Птицы кричали очень громко, и я снова спряталась за скалу. Когда в лесу все стихло, я взяла головешки, взвалила за спину пакет с птицей, бананами и птичьими яйцами и снова пустилась в путь. Я надеялась отыскать дорогу, которая привела бы меня к селению другого племени. Я нашла в лесу большую чистую тропу; мне рассказывали, что эта тропа ведет к селению патаманибуэтери. Они жили в горах, но тоже принадлежали к племени саматари. Я было пошла по тропе, но потом подумала: «Мать умершей девочки все равно узнает, они придут и убьют меня».
Вечером полил дождь, и я испугалась за головешки. Я хорошенько прикрыла их листьями. Потом я увидела дикие бананы, индейцы называют их коабока. Я взяла камень и стала им бить по тонкому стволу. Вила до тех пор, пока ствол совсем не истончился. Потом ударила камнем с другой стороны, и ствол рухнул. Тогда я еще была сильной, очень сильной. Плоды были спелыми; я сорвала их, разожгла костер и сварила. В тот день я съела только эти бананы, а птицу приберегла на завтра. Костер я огородила ветками пальмы ассай и легла спать на голом камне. Всю ночь я молилась.
Когда рассвело, я пошла вдоль игарапе. Затем забралась на скалу, чтобы осмотреться. «Кто знает, может, поблизости есть разработки балаты[24]»,— подумала я. Я несколько раз громко закричала, но мне никто не ответил. Мне стало очень грустно. «Вот теперь я заблудилась»,— сказала я себе и горько заплакала. С горы видны были только лес да другая высокая гора. «А не та ли это гора, вблизи которой жил друг моего отца по имени Алозио,— с надеждой подумала я.— Тогда неподалеку должна быть Большая река». Я вскарабкалась на вершину горы и крикнула изо всех сил: «Эйй, Эйй!» В ответ лишь крики обезьян, передразнивавших меня. «Если б вы были людьми, то увидели бы, как я плачу, и пожалели меня»,— подумала я и разрыдалась.
С вершины горы не было видно никакой реки — одни горы и лес, голубое и синее — слева, голубое и синее — справа. «Где-то тут должна быть гора Кукуй? — подумала я.— Она очень высокая, и ее видно издалека». Я смотрела до боли в глазах, но ничего не узнавала. Вернулась назад, поела немного птичьего мяса, легла и уснула. На следующий день соорудила загородку вокруг костра, доела баканы и птицу. Утром вспомнила, что индейцы рассказывали, будто на горе растет дикий картофель кара[25]. Я и в самом деле нашла его и снова легла спать не очень голодной.
Ночью мне приснился сон. Чей-то голос сказал: «Что ты здесь делаешь? У лесного ручья? Каждую ночь к нему приходит ягуар. Если ты останешься тут, ягуар тебя съест». Я проснулась, села, судорожно перекрестилась и стала озираться. Вокруг было тихо. Тогда я подумала: «Это был призрак. Быть может, душа моей умершей сестренки. Что же мне делать? Если я вернусь в шапуно, меня убьют. За что я так мучаюсь? Почему господь бросил меня здесь одну? Я никому не причинила зла. За что же господь решил меня покарать? За что?» И я опять расплакалась. «Ну и пусть меня убьют! Пусть меня убьют сегодня, но я вернусь. Больше я так не могу». Я сильнее боялась ягуара, который мне приснился, чем стрел саматари. Я взяла головешки и побежала назад к шапуно. Два больших тапира кормились возле тропинки. «О, тапиры, почему вы не люди?» И побежала дальше. К вечеру я услышала чьи-то голоса. Я свистнула, чтобы позвать людей, но потом испугалась и спряталась за куст. Наконец я подошла к шапуно саматари, взобралась на
