аппаратуру на частоту русских.
Плетнев переговорил с подполковником Погодиным из первой камеры. Егер перевел большую часть из быстрого обмена репликами.
– …Вы не могли забыть меня, Погодин. Я был инструктором вашего класса в Новосибирске.
– Да, действительно, ваш голос похож на голос Плетнева…
– Бросьте ваши страхи! Война окончена. Мне нужно пересечь вашу территорию, чтобы поговорить с полковником Мирским – теперь генерал-лейтенантом Мирским. Можете вы разрешить… – Он бросил взгляд на Киршнера.
– Вы, один член экипажа и сопровождение из четырех морских пехотинцев, – сказал Киршнер.
– Двум нашим и четырем из них пройти?
Какое-то мгновение ответа не было.
– У меня нет связи со второй камерой или с какой-либо другой. Наш полковник Раксаков погиб. И я не командую здесь. Старший по-званию – полковник Велигорский.
– Тогда свяжитесь с Велигорским и примите решение.
Последовала минутная пауза, затем отозвался Велигорский:
– Вы можете пересечь нашу территорию без оружия. Я бы хотел поговорить с вами лично.
Плетнев вопросительно взглянул на Киршнера.
– Без оружия? Это возможно?
Киршнер кивнул.
– Тогда мы спустимся…
– На нулевом лифте в научный комплекс, – инструктировал его Киршнер, с помощью Егера. – Потребуется машина, чтобы пересечь камеру.
Плетнев передал требования. Велигорский добавил, что один из его людей будет сопровождать их во вторую камеру. После недолгого размышления Киршнер снова согласился. Затем он поговорил с Герхардтом и подтвердил решение.
– Лэньер и двое наших будут ждать на противоположной стороне моста, как только мы достигнем соглашения со старшим во второй камере, – сказал Герхардт. – Лэньер выучил русский. Мы думаем, что кто-то из русской научной группы должен пойти вместе с ним, если нет возражений.
Плетнев поджал губы и пробормотал что-то, чего немец не понял. Затем на сносном английском он спросил:
– Простите, где здесь туалет? Я неделю не снимал скафандра.
Белозерский сидел на корточках рядом с Мирским, пока по громкоговорителю из лагеря противника передавались инструкции о прекращении огня.
– Все как-то очень ненадежно, – сомневался Белозерский, качая головой. – А если это дезинформация?
Мирский не реагировал. Он внимательно слушал, затем через Гарабедяна передал приказ своему батальону выполнять инструкции.
– Плетнев будет здесь через час, – сообщил он, беря сигарету, предложенную Гарабедяном. – Мы сможем допросить его со всем пристрастием. Если то, что он говорит, действительно правда – тогда начнем переговоры.
– Не может быть и речи о каком-либо отступлении от принципов, – угрюмо подчеркнул Белозерский.
– Кто предлагает отступать? – возразил Мирский. Ему не нравился этот маленький педант с плотно сжатыми губами и нервной жестикуляцией.
– Если Плетнев говорит правду, – продолжал Белозерский, – мы должны основать здесь, на Картошке, цитадель революционной законности.
– Они называют ее Камнем, – пробормотал Гарабедян.
– Картошка, – повторил Белозерский, яростно глядя на майора.
– Никто с вами не спорит, – сказал Мирский как-то уж слишком терпеливо.
– Мы должны быть здесь равными партнерами.
– У них, в основном, женщины, – заметил Мирский. Белозерский испытующе посмотрел на него, словно тот неудачно пошутил.
– Да? Товарищ генерал, я не вижу в этом…
– Мы не можем вернуться домой, если Плетнев прав. – Чтобы претворять в жизнь революционные идеи, нужны… женщины. По-моему, это очевидно.
Белозерский не нашелся что ответить.
– Возможно, в нашей научной группе… – начал Гарабедян.
– Там почти одни мужчины, – заметил Мирский. – Помните брифинги? Очень престижное назначение – на Картошку. Только выдающиеся ученые и их ассистенты. Ну может быть, пятнадцать женщин. На семьсот солдат.
Он рассмеялся и раздавил окурок о стену.
