уехали в Америку.
- Почему же я ее понимаю? Ведь она не на русском, а на венгерском сочинена, так?
- Не знаю, - ответил Ковач. - У меня почему-то получается петь ее так, что она становится понятной на всех языках.
- А ты сам был в Америке? - спросил я.
- Ух ты! И как там?
- Я не знаю.
- Как же ты можешь не знать?
Да, от Ковача голова иногда начинала идти кругом.
- Я там был очень давно, - объяснил он. - Я не знаю, как там сейчас. Может быть, совсем непохоже на то, что я видел когда-то.
- А-а-а, понятно. Так бы и сказал!
- Я так и говорю. - Он ответил мне без обиды, без раздражения, без усталости от моих вопросов. Можно сказать, обозначил факт - и все.
Мы вышли на реку. Вдоль берега сверкали разноцветные фонарики, вокруг большой проруби, очищенной от наросшего за сутки тонкого льда, горели прожекторы, из палаток доносилась музыка, а чуть подальше, на отгороженном, чтобы никто не улетел с разбегу в прорубь, катке кружилось множество конькобежцев. Среди них я разглядел Ваську и пожалел, что не взял коньки.
У проруби прохаживался местный батюшка, здоровенный и бородатый. Он всего года три как к нам приехал, во вновь открытую церковь на восточном берегу.
- Эй! - взывал он. - Кто еще хочет окунуться в самую святую воду в году? Кто еще хочет смыть грехи всего года?
Из проруби выбрался очередной «морж», и в воду сразу полезли мужик и баба, оба довольно объемные. Окунувшись, они вылезли и сразу убежали в палатку, прихватив свою одежду, и еще трое или четверо человек стали раздеваться у края проруби.
- Вот! - показал я. - Знаешь, очень хочется окунуться, но при этом жутко страшно!
- Такое бывает, - сказал Ковач, ступая на лед.
Я последовал за ним, и мы подошли к проруби.
- Значит, надо окунаться? - спросил Ковач.
- Нет, - я немного растерялся, - не обязательно. Просто это здорово! Наверное, здорово, если решиться.
Ковач кивнул и, подойдя к краю проруби, стал раздеваться. Он разделся до плавок, и его тело на морозе смотрелось абсолютно литым. Не сказать, что у него бугрились мускулы - таких мускулов, как у культуристов, у него не было. Скорее он был похож на дельфина или космическую ракету - на нечто обтекаемое и при этом неудержимое в своей мощи.
Раздевшись, Ковач спокойно подошел к лесенке и без колебаний стал спускаться к воде.
- Вот герой! - провозгласил священник. - Посмотрите на этого героя!
Ковач повернул голову, кивнул ему и, оттолкнувшись от лесенки, погрузился в воду.
И сразу же исчез с головой! Кто-то ахнул, а кто-то и вскрикнул от испуга. Священник застыл с крестом в поднятой руке, и мне показалось, что сквозь морозный румянец на его лице проступила бледность.
Но буквально через несколько секунд Ковач вынырнул. Он уцепился за перила лесенки и вылез из воды.
Батюшка протянул ему крест, и Ковач этот крест поцеловал, чуть помедлив. Впечатление было такое, будто он засомневался или припоминал, что нужно делать.
- Ты бы так не пугал… - с укоризной сказал священник.
Ковач взглянул на него с недоумением, странными своими глазами, и ответил:
- Я никого не хотел пугать. - И повернулся ко мне. - Давай!
Я уже раздевался. Оказаться трусом перед Ковачем мне, как вы понимаете, совсем не хотелось.
Мороз сразу взял меня будто в тиски и заполз под кожу. Я поспешил к лесенке, спустился к самой воде, держась за перила, потрогал воду пальцами ноги ... Ух, жутко! Решившись, я крепко ухватился за самый край низких перил и прыгнул!
Вода сперва обожгла меня, а потом сделалось даже хорошо. Но задерживаться я не стал и, подтянувшись, выпрыгнул наружу.
- Хватай одежду и беги в домик греться! - сказал батюшка, подавая мне крест, который я торопливо чмокнул. - И ты тоже беги! - обратился он к Ковачу. - Не стой на морозе после купания, застудишься!
- Спасибо, - сказал Ковач. - Я не застужусь.
А я уже был в дощатом сборном домике. Здесь было до вольно тепло - или так казалось после купания. Во всяком случае, сюда была проведена отводка от основного кабеля, идущего к фонарикам, и к ней подключены два электрообогревателя. Помощники священника (дьяконы, кажется) выдавали всем купающимся либо по стаканчику подогрето го кагора, либо по полстаканчика водки, да еще предлагали шоколад, разломанный на мелкие кусочки. Я выпил теплого кагора и взял один такой кусочек шоколада, а потом стал быстро одеваться, стараясь держаться поближе к электрообогревателю.
Когда я вышел из домика, Ковач уже оделся. Какой-то мужик что-то шептал священнику на ухо, а священник поглядывал на Ковача с любопытством и уважением.
Видимо, священнику объясняли, кто это такой.
- Здорово, да? - сказал я Ковачу.
- Здорово, - согласился он. - Пойдем?
- Пойдем, - кивнул я.
После ледяного купания и горячего кагора с шоколадом меня совсем разморило, и было такое ощущение, что я могу заснуть на ходу.
Народ вокруг продолжал веселиться, а мы пошли назад.
- Я завтра опять к тебе зайду, ладно? - спросил я.
- Заходи, - согласился он. - Правда, я могу быть на заводе ... Но ты же увидишь.
- Знаешь, - сказал я, - очень хорошо, что ты приехал в наш город.
Он, как это часто с ним случалось, ничего не ответил.
Глава четвертая УНИЧТОЖЕННЫЙ «ФОРД»
И пошел день за днем. Ковача я видел мало, потому что он все время пропадал в мартеновском цехе, возвращаясь в свой «инженерный дом» лишь к ночи. Правда, загадок он мне задал достаточно, и я днями напролет размышлял над ними, строя самые фантастические догадки, кто же он такой и что успел повидать в своей жизни. В один из вечеров, оказавшись дома, Ковач рассказал мне (точнее, я вы тянул это из него, после каждого его односложного ответа задавая новые и новые вопросы), что он был не только в Америке, но и во многих других странах. Однако рассказывать про эти страны он не очень умел.
Мы с Машкой почти каждый день встречались, гуляя с собаками, но я так и не набрался духу заговорить с ней о том, что меня тревожило. Может, я откладывал бы и откладывал этот разговор, но получилось так, что она сама заговорила на эту тему.
- Ты знаешь, - сказала она, - я вчера поймала удобный момент, чтобы расспросить отца о Коваче. Сказала, мол, он уже знаменитостью стал и все им интересуются.
- И что отец? - спросил я.
- Можно сказать, отмахнулся. Буркнул, что пока сам еще не разобрался, что он собой представляет, но видно, мол, мужик он порядочный. Хотя ... Ну, я привязалась к этому «хотя». Он и рассказал мне, предупредив, что я могу не понять. Но я все поняла. Не знаю, почему взрослые считают, что какие-то вещи нам недоступны.
