любовь, и она удивительна и опасна, потому что дальше может быть хорошо или плохо. А пока существуем только я с ней, я с ним, и размеренный полет реактивного самолета в бледно-голубом небе.
– «Эр Лингус», – говорит Хейзл.
– «Иберия».
– «Бритиш Эруэйз».
– «САС».
– «Люфтганза».
На миг самолет исчез, скрывшись за облаком, поднимаясь к солнцу.
– А ты разбираешься в авиакомпаниях, – говорит Спенсер.
Хейзл щиплет его за плечо, легонько. Когда он поднимает руку, защищаясь, она тыкает его в бок. Он обхватывает ее обеими руками, и они начинают кататься по земле, перекатываясь друг через друга, пока не падают без сил, оба непобежденные.
Они отталкивают друг дружку и быстро усаживаются как ни в чем не бывало. Хейзл разглядывает ноготь и песок, который попал под него.
– Меня переводят в другую школу, – говорит она. – Там за ланчем всегда нужно садиться на свое место.
– Терпеть не могу школу, – говорит Спенсер.
– Если бы ты ходил в мою школу, ты бы сидел рядом со мной. – И когда Спенсер ничего не отвечает на это, Хейзл произносит: – Если хочешь, можешь меня поцеловать.
Сегодня первое ноября 1993 года, и Хейзл говорит:
– Если хочешь, можешь меня поцеловать, – а Спенсер думает: вдруг кто-нибудь смотрит? Он не хочет улыбаться, но улыбается, мизинцем рисуя на песке человечка, бьющего по футбольному мячу.
– До свадьбы целоваться нельзя, – говорит он. Он не поднимает глаз, не поднимает глаз даже тогда, когда Хейзл спрашивает его, когда он в последний раз смотрел видик?
– Сейчас? – спрашивает он.
– Прямо сейчас, – отвечает Хейзл, – прежде, чем мы поцелуемся. А что в этом такого?
Она запускает руку на дно сумки и достает из нее вязаные красно-белые перчатки. Одну надевает на правую руку. Просит Спенсера надеть вторую, и они берутся за руки, перчатка к перчатке, правая рука к левой руке.
– Зачем мы надели перчатки? – хочет знать Спенсер.
– Это наш договор. Ты должен пообещать, что будешь любить меня вечно.
– А с перчаткой мне что делать?
– Она останется у тебя. Но сначала ты должен обещать, что будешь любить меня.
Спенсер думает о том, что надо бы посмотреть, как там Олив и Рэйчел, и что сделает мать Хейзл, узнав, что та заключила договор? Почему он не может не думать об этом, а взять и просто поцеловать ее?
Они крепко держатся за руки в перчатках.
– Обещай, – говорит Хейзл и дергает его за руку, глядя ему прямо в глаза. – Поклянись жизнью!
1/11/93 понедельник 08:12
На дне пустого бассейна, будто набрав в рот воды, Хейзл надула щеки, по-рыбьи пуская пузыри, весело посмотрела на Спенсера и спросила, который час.
– Двенадцать минут девятого, – ответил Спенсер, но Хейзл и так это знала. Она просто хотела сказать: заметил, как рано?
– Я тебе чаю принес, – сказал Спенсер.
Он спустился по коротенькой лестнице с мелкой стороны бассейна, осторожно обошел большой бильярдный стол и еще осторожнее спустился в глубокую часть бассейна. Плитка на полу была темно- голубой, и от пыльного луча света, падавшего сквозь стеклянную крышу, казалось, что в бассейне полно густой воды. У Хейзл был с собой телефон и библиотечные книги Спенсера, она уже дошла до двадцатой страницы криминального романа под названием «Последнее путешествие сэра Джона Магилла». В таких романах всегда происходит что-то ужасное.
Спенсер сел на корточки и прислонился к стенке бассейна, чувствуя позвонками швы с замазкой.
– Прямо как в большой ванной, – сказала Хейзл, – только без ванны.
– Э-ге-гей, – прокричал Спенсер, демонстрируя ей эхо.
– Бом-бом, – сказала Хейзл, – бим-бам.
– Бум.
Волосы Хейзл, разделенные пробором, были темнее обычного – не успели высохнуть после душа. На ней длинное, угольного цвета платье с большим вырезом и длинными, до пальцев, рукавами. Несомненно, вечерний наряд. Другой одежды у нее с собой не было. На шее – золотая цепочка, на губах немного помады, на ногах – пара носков Спенсера, для тепла. Большие шерстяные носки, цвета овсяных хлопьев. Хейзл надеялась, что Спенсер не против.
– Отличный дом, – сказала Хейзл, взяв у Спенсера кружку с зелеными и белыми полосами, – тихий.
Чай был не очень горячим, но она все равно сдула с поверхности тонкое облачко пара и благодарно взглянула на Спенсера, стараясь сделать это не очень явно. Неплохо. Могло быть и хуже.
Увы, похоже, это он принес в бассейн странный запах.
– Копченая рыба, – сказал Спенсер. – Уильям любит копченую рыбу на завтрак.
– Это тот, который живет в сарае?
– Угу. Он редко выходит из дома. Домом владеет его брат, но они не общаются.
– А что будет с Уильямом, если кто-нибудь купит дом? И что будет с тобой?
Сотовый телефон Хейзл сработал, как сигнализация. Оба посмотрели на него – черный телефон лежал на библиотечных книгах, настойчивый электронный звонок отзывался эхом в углах бассейна. Спенсер сказал:
– Звонят.
– Тебя это волнует?
– Не знаю, – ответил Спенсер, – смотря кто звонит.
Телефон смолк, и внезапная тишина медленно опустилась на дно глубокой части бассейна.
– Никто, – сказала Хейзл, – уже никто.
Спенсер опять поднялся. «Интересно, – размышляла Хейзл, – всегда ли он такой беспокойный?»
Она прошла за ним в мелкую часть бассейна, к бильярдному столу, временами скользя по кафелю в его носках.
– Бильярдную собираются перекрашивать, – объяснил Спенсер, – надо было стол куда-то деть.
– Интересно, как они его сюда притащили?
– Не знаю. Чудо природы.
– Стол для пула.
– Точно.
Спенсер посмотрел на нее, будто собираясь что-то сказать, но ограничился взглядом. Она прикоснулась к волосам, проверяя, не растрепались ли, не выглядит ли она смешно. Голова почти высохла. Она скрестила руки на груди.
– Ты как, Спенсер? Ты выгля…
– Что?
– Более озабоченным, чем я думала.
Он запустил красный бильярдный шар к другому концу стола.
– Я вообще беспокойный. Меня всегда тревожит то, что еще не произошло.
Хейзл подняла удивленно брови:
– Мы всегда можем вернуться в постель.
– Я не об этом.
Он не смотрел на нее, пока говорил, и эта привычка начала раздражать ее.
– Мне нужно выйти. Ненадолго.
– Для того, чтобы книги сдать, да?
