которая, появляясь, приводит в движение весь механизм повествования, я испытывал ни с чем не сравнимую гордость. И хоть это счастье длилось недолго, оно того стоило.
Кроме всего прочего, это затрагивало мое тщеславие. Я терпеть не мог, когда мне приходили письма от читателей, где были отмечены неточности при описании сцен убийств — то, что было просто физически невозможно, — или же какие-то несоответствия в ходе событий. Всегда находилась какая-нибудь мелочь, которую я был не в состоянии проверить. Как правило, это была крохотная деталька, которая, особенно с учетом жанра, абсолютно не влияла на развитие сюжета, однако при этом чрезвычайно меня раздражала.
К примеру, история с рыбами при описании убийства в бухте Гиллелайе. У меня в книге рыбы гложут тело жертвы, отрывая от утопленницы целые куски мяса. Когда Вернер рассказал мне, что на самом деле ничего такого не было, я оказался в известной степени раздосадован. Та же досада посетила меня, когда я обратил внимание на цвет кистей рук мертвого Вернера. В моем романе «Что посеешь» они — распухшие и синие, похожие на пару кожаных перчаток, однако в гостиничном номере я сам имел возможность убедиться, что они такого же цвета, как и все тело убитого.
Что ж, по-видимому, не такой уж я и специалист.
Я внезапно остановился и застыл как вкопанный. Сердце мое на пару мгновений замерло, а затем застучало в бешеном темпе, как будто стараясь нагнать упущенное. Неожиданно закружилась голова. Заплетающимся шагом я добрался до ближайшей скамейки, присел и начал восстанавливать сбившееся дыхание. Чтобы максимально сосредоточиться, попытался отвлечься от внешних раздражителей — прикрыл глаза и зажал ладонями уши. Похоже, мне удалось кое-что нащупать. Я чувствовал это чисто интуитивно — точь-в-точь так же, как в те моменты, когда вплотную приближался к решению какой-то проблемы во время работы над романом. Чувство это опьяняло не хуже, чем секс.
Стало понятно, что именно нужно убийце.
Он не собирался ни наказывать меня, ни выражать свои восторги.
Он хотел преподать мне урок.
Вероятно, это может показаться странным, однако в тот момент я ощутил своего рода облегчение. Мне казалось, я понял, что хочет от меня преступник, а первое, что нужно было, чтобы его остановить, это понять его. По крайней мере, на этом строились все мои книги.
Убийца указывал на допущенные мной при описании убийств неточности. В Гиллелайе это были рыбы, в отеле — кисти рук трупа. Но Линда Вильбьерг? Я попытался воскресить в сознании образ ее тела, подвешенного посредине стильной гостиной на манер какого-то бесформенного куска мяса. Вообще-то я получил некоторое количество писем относительно описания этого убийства. Прочитал, разумеется, не все, но в некоторых, попавшихся мне на глаза, указывалось, что после обильной кровопотери давления крови в теле несчастной не хватило бы на то, чтобы она хлестала из трупа, как из садового опрыскивателя.
На самом деле, когда я писал эту сцену, у меня были кое-какие сомнения на данный счет, но тогда я их проигнорировал. В тот момент мне было важно, чтобы место преступления выглядело как можно более живописно, и я позволил себе не обращать внимания на такие мелочи.
По всей видимости, убийца Линды был специалистом в своем деле. Это открытие настолько меня потрясло, что я задрожал всем телом и чуть не упал с лавочки. Я привык считать себя авторитетом в данной области, однако теперь получалось, что мне не хватает необходимого практического опыта для достоверного отображения каждой детали. Вот это-то и вызвало гнев убийцы. Он собирался преподать мне урок, указав все допущенные в книгах неточности и ошибки.
В его лице я обрел соперника, превосходящего меня своими знаниями.
Реалии внешнего мира стали постепенно возвращаться ко мне. Я начал замечать движение транспорта, слышать звуки улицы. Порывистый ветер, пробирая меня до костей, сигнализировал о том, какое сейчас время года, и напоминал, что мой костюм явно не по погоде. Открыв глаза, я огляделся по сторонам. Окончательно стряхнув с себя остатки оцепенения, я констатировал, что нахожусь во Фредериксберге неподалеку от зоопарка.
До гостиницы мне оставалось идти еще около двух километров, однако эту часть пути я проделал уже вполне бодрым и уверенным шагом.
Толкнув тяжелую дверь отеля обеими руками, я вошел в холл. Мне повезло — за стойкой администратора не было никого, так что я, не задерживаясь, прошел прямо к лифту. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дверцы лифта начали закрываться, однако в тот момент, когда они наконец уже готовы были захлопнуться, их блокировала чья-то рука. Дверцы вновь разъехались в стороны. За ними стоял Ким Венделев, мальчишеского вида инспектор из Центрального полицейского участка.
— Франк Фёнс, — сказал он, заходя внутрь.
Затаив дыхание, я ждал неизбежного продолжения. Сейчас он меня арестует и отвезет в участок. Какое-то мгновение инспектор мерил меня взглядом, рассматривая мой странный костюм, однако при этом выражение его лица не изменилось. Это было даже странно, ибо вещи, позаимствованные мной из благотворительных пожертвований граждан, выглядели весьма живописно: синие туфли, коричневые вельветовые брюки, красный пуловер и моя собственная, изрядно помятая черная куртка. В руках у меня по-прежнему была книга. Я убрал их за спину, во-первых, чтобы спрятать ее, во-вторых, чтобы скрыть, насколько сильно они дрожат.
— Это весьма кстати, что я тебя встретил, — продолжил инспектор. — Мне необходимо задать кое- какие вопросы.
Дверцы лифта закрылись, и кабина пришла в движение, увлекая нас вверх на нужный этаж.
— Я уже собрался уходить, — сказал Венделев. — Мы весь день осматривали место преступления и буквально только что закончили. — Он устало вздохнул.
Я также вздохнул, однако совсем по другой причине — если он собирается меня арестовать, то наверняка это произойдет именно сейчас.
— Ну и как, что-нибудь удалось обнаружить? — поинтересовался я, хотя на самом деле вовсе не хотел этого знать.
— Там масса следов, — сказал инспектор. — Даже слишком много. Что поделаешь, ведь это гостиничный номер — в нем побывало множество людей. Так что нас ждет море бумажной работы. Так преступления и раскрывают… ну да не тебе это нужно объяснять.
— Что ж, желаю удачи, — сказал я, изо всех сил стараясь казаться спокойным. Два человека, едущие в тесной кабине лифта, занимают столько пространства, что становится весьма сложно скрывать свою нервозность. Чувствуя, что весь взмок, я переминался с ноги на ногу.
— Так вот, пока мы там работали, я услышал, как коллеги рассказывали интересные вещи о покойном.
— Да?
— Они говорили, что Вернер Нильсен интересовался убийством, которое произошло на северном побережье, а точнее в Гиллелайе. Ты вроде бы обитаешь где-то в тех краях, не так ли?
У меня закружилась голова. Едва заметно покачнувшись, я, чтобы не упасть, попытался сфокусировать взгляд на дверях кабины.
— С тобой все в порядке? — Ким Венделев положил руку мне на плечо.
В этот момент дверцы лифта открылись, и я в буквальном смысле вывалился наружу, рухнув на четвереньки посреди коридора. Инстинктивно стараясь подстраховать себя руками, я выронил книгу, и она отлетела на несколько метров. Дышал я тяжело с каким-то противным присвистом.
— Может, вызвать врача? — встревоженно предложил инспектор.
Я отрицательно помотал головой.
— Все в порядке, — сказал я. — Просто плохо переношу лифты.
— Тогда, наверное, стоит ходить по лестнице, — заметил Ким Венделев, помогая встать мне и поднимая книгу.
На ватных ногах я сделал несколько неуверенных шагов в сторону своего номера.
— Пожалуй, я лучше сам прослежу, как ты ляжешь в постель, — сказал инспектор.
Ким Венделев заботливо поддерживал меня всю дорогу до самой двери моего номера, а также ждал, пока я дрожащими руками пытался вставить ключ в замочную скважину. Затем он подвел меня к ближайшему стулу, на который я тут же бессильно рухнул. Книгу он положил рядом на журнальный столик.
