при
встрече, а его самого не тронули. Почему? — удивлялся тогда Теодор. Сейчас он находит ответ в этой папке.
— В работу? — спросил курсант Пронин курсанта старшего курса Громочастного (Володя выбрал Теодора для курсовой работы по внутренней безопасности).
— Что он там изучает? — спросил курсант Громочастный.
— Электронику, — ответил курсант Пронин с уважением.
— А эта ваша одноклассница?
— Русскую литературу.
— Тоже из «теодоров»?
— Да.
— Вот ее и берем в работу. А у Теодора какие оценки по электронике?
— В первом семестре было «хорошо», а во втором — «отлично», — сказал Владимир не без зависти.
— Понятно. У него гуманитарно-математический склад ума, а в электронике имеется физическое начало. Вот ему и далось не сразу, но ничего, молодец, преодолел. Не трогать! Пусть изучает электронику.
Курсант Пронин посмотрел на будущего полковника с удивлением и уважением. Он обожал в старшем товарище изощренность ума.
Дальше начинался период трудовой деятельности Теодора. На скорейшем оформлении допуска к совершенно секретным документам настоял лейтенант Громочастный.
— Теперь никуда не денется, никуда не сможет уехать, не просидев на карантине лет пять продавцом билетов в общественной бане, — сказал он, — а на это Теодор не пойдет, кишка тонка.
— Никуда не денется, влюбится и женится, — пропел лейтенант Громочастный, почти не сфальшивив, и рассмеялся, но не самой шутке, а ее избитости.
— Теодор ищет другую работу, — доложил через два года лейтенант Пронин старшему лейтенанту Громочастному.
— Почему?
— Заскучал.
— Чем он занят сейчас?
— Оборонный проект, что-то со стратегическими ракетами морского базирования. Что точно, не знаю, там особист немного не в себе, то ли и от нас скрывает, то ли сам толком не знает.
— Работает Теодор хорошо?
— Начальство им довольно.
— Вот и пусть работает, перекройте ему все выходы. Сколько предприятий в городе могут его заинтересовать?
— Шесть, семь от силы.
— Обзвони все. Предупреди.
— Будет сделано. У нас последняя его фотография — только со студенческой поры. Поэт ни дать ни взять, — хихикнул Пронин, — он эту фотографию охотно девушкам дарил.
Фотография в деле была та самая. Теодор вдруг похолодел. Он перевернул фотографию, но на обратной стороне ничего не было. А вдруг вытравили, подумал он. Теодор позвал Баронессу. (Она, пролистав поначалу вместе с ним папку, посмотрела на часы и решила, что ей лучше разделаться с глажкой, пока идет по телевизору американский сериал. Теодор ей потом изложит главное.)
— Помнишь, я присылал тебе свою студенческую фотографию в плаще и с шарфом?
— И с надписью на обороте, — сказала Баронесса, — конечно помню.
— А где она сейчас?
Это не проблема для организованной Баронессы, у которой в шкафу все разложено стопочками: носочки к носочкам, трусишки к трусишкам, футболка к футболочке, в отличие от Теодора, который поиск носков на своей единственной верхней полке начинает в рваном пакете, а заканчивает в штанине старых джинсов. Правда, он не любит, когда что-нибудь падает оттуда к его ногам после того, как он забрасывает на эту полку свитер или отглаженную Баронессой футболку. Главное, в этот момент не поддаться внезапной и быстрой вспышке раздражения, когда заброшенный назад упавший предмет может вызвать падение того самого рваного пакета с носками, которые разлягутся вокруг него на полу наглой стаей.
Баронесса приносит фотографию через пять минут. На обратной стороне — знакомая надпись его рукой. Что написано? А что пишут на обратной стороне фотографии, которую отсылают любимой девушке письмом на расстояние в 700 километров? Глупости пишут, в случае Теодора это, конечно же, милая глупость с претензией.
Он глубоко и облегченно вздыхает, а затем улыбается в ответ на вопрос в глазах Баронессы.
— Все в порядке, — говорит он и сопровождает свои слова маленькой приязненной гримаской, подсмотренной им у самой Баронессы.
— Почему ты меня передразниваешь? — смеется она.
— Я не передразниваю, я тебя представляю. Это театр одного актера и одного зрителя.
— Ладно, — соглашается Баронесса.
А Теодора огорчает новое подозрение. Неужели — его сокурсница? Эту фотографию видел он у нее закладкой в «Игре в бисер» Германа Гессе. Нет, нет, она была вместе с ним в партии трех дней и ночей. Раз в деле нет ничего о партии — значит, не она. Где же еще я успел пристроить свой лик? Впрочем, если не Баронесса (жена) и не «Игра в бисер» (духовная общность и плохо скрываемая симпатия тех лет), то не так уж это и важно.
Теодор еще раз глянул на фотографию и вздохнул. Хорошая фотография, не фотография, а сексуальный таран. Старший лейтенант Громочастный на его студенческую фотографию посмотрел быстро и безучастно.
— Да, старовата. Говоришь, хорошо работает? Не посылайте к нему нашего фотографа. Скажите там, в конторе его, — пусть повесят на Доску Почета, копию — нам.
Дальше была еще одна знакомая Теодору фотография.
Пара невинных анекдотов, по поводу которых капитан Громочастный только скроил пренебрежительную гримасу в ответ на вопрос лейтенанта Пронина: «В работу?»
— Людям нужна отдушина, нечего по пустякам устраивать балаган. Начнет нервничать, меньше внимания уделять работе или, того хуже, закусит удила. Зачем? Как продвигается оборонный проект?
— Похоже, сдадут в срок.
— Ну, и все. Закрыли вопрос.
Ага, а вот и одно из его стихотворений тех лет. Оно написано под влиянием «Осени патриарха» Маркеса. Эта книга тогда понравилась ему едва ли не больше «Ста лет одиночества». Стихотворение называлось «Давайте слушать ее смех».
