Роза говорил с этим человеком отстраненно-вежливым тоном, каким обращаются к ленивой прислуге хорошо воспитанные хозяева.
Он оперся на палку, стараясь стоять по возможности прямо.
– У нас много гостей, дедушка. Как имя этой сеньориты?
– В твоем стойле живет только одна английская леди. А теперь пригласи ее, а не то я, когда вернется кабальеро, скажу ему, что ты берешь с него за право жить в этом хлеву в два раза больше, чем с местных.
Сказано это было по-прежнему очень спокойным голосом. Хозяин был вынужден подняться. Он перекатил сигару в другой угол рта и сплюнул желтоватую от табака слюну в медный таз, стоявший рядом.
– Обожди здесь. – Он собрался было подняться по лестнице, но, обернувшись к Розе, спросил: – Как ей передать, кто ее спрашивает?
– Скажешь, друг мистера Кэррена, этого достаточно.
Бэт появилась пять минут спустя. Роза, усевшийся в ожидании ее в одно из полусгнивших бамбуковых кресел, силился подняться.
– Пожалуйста, не беспокойтесь, сидите. Вы хотели меня видеть?
Розе все же удалось подняться с кресла.
– Да, сеньорита, надеюсь, что не побеспокоил вас.
– Совсем нет. Вы хорошо говорите по-английски. А я вот, к сожалению, не говорю по-испански.
– Ничего, вы еще молоды, у вас все впереди, а я уже достаточно долго пожил на этом свете, и, стало быть, у меня было больше возможностей научиться языкам. Может быть, вы окажете мне честь выйти со мной в патио, где мы могли бы побеседовать в более спокойной обстановке?
Бэт медленно шла рядом, стараясь не обгонять его. Человек этот внешне был неотличим от крестьянина, но одежда его была хоть и простоватой, но чистой, и манерами он скорее походил на джентльмена.
– Как я понимаю, у вас для меня известие от мистера Кэррена? – спросила Бэт, едва они вышли во внутренний дворик.
– Можно сказать, что это так. Мы можем расположиться вон там, если это угодно сеньорите, – Роза показал палкой на скамейку в тени пальмового дерева. – Очень жарко на солнце, вам не кажется? У вас в Лондоне такого солнца не бывает ведь.
– Нет, не бывает, вы правы. А вам приходилось бывать в Лондоне?
– Это было много лет назад, когда я был еще совсем молодым человеком. Изумительный город, мне он очень нравился. Все мне в нем нравилось, за исключением дождей.
Они дошли до скамейки и сели.
– Вам удобно, сеньорита?
– Да, вполне удобно, спасибо. А теперь, пожалуйста, мистер Кэррен просил…
– Ах, да-да. Давайте перейдем непосредственно к делу, как это принято у англичан. Вы уж простите мою испанскую манеру болтать ни о чем. Так вот, мистер Кэррен просил меня зайти к вам. Я виделся с ним перед его отъездом.
– А вы ничего не слышали о нем, с тех пор как он уехал?
Какого чудесного цвета ее волосы! Он не мог насмотреться на них – бледно-палевые с розоватым оттенком. И кожа ее такая, какой могут похвастаться только англичанки. Неудивительно, что этот ирландец так волнуется за нее.
– Нет, я ничего не слышал о сеньоре Кэррене с тех пор, как он уехал. Позавчера он зашел ко мне и попросил меня наведаться к вам и справиться, не нужно ли вам чего.
Она хоть и была слегка разочарована, но все же забота Майкла показалась ей очень трогательной.
– Очень мило с вашей стороны. – Но нет, мне пока ничего не нужно.
– Хорошо, а этот хозяин, эта свинья пуэрториканская, не досаждает вам?
– Нет, нет, все очень хорошо. А вы ведь не с этого острова, сеньор?
Роза улыбнулся. Бэт заметила, что у него во рту не хватает нескольких зубов.
– Нет, сеньорита. Я – мадридец, там и родился.
– А вы знали сеньора Кэррена еще в Испании? До того, как он уехал оттуда?
– Нет, сеньорита. Оттуда он уехал еще мальчиком. Его я тогда знать не мог, но зато знал его мать, донью Лилу.
Бэт перебирала пальчиками бахрому своей шелковой накидки.
– Лила Кэррен – поразительная женщина.
– Согласен с вами. Она, действительно, поразительная женщина. И ее сын тоже – как же это у вас говорится – вылитая она?
– Да, правильно. – Она повернула к нему лицо, ее зеленые глаза изучающе смотрели на него. – Майкл Кэррен призван для великих дел. Мне хотелось бы побольше узнать о его детстве, о Кордове. Я завидую вам – ведь вы знали эту семью еще там.
– Семью, – повторил Роза и замолчал. – Мендоза – не только семья. Мендоза – это, – он осекся,
