– Добрый день, Норман. Поговорим после, как все закончится.
Норман кивнул. Викарий заканчивал проповедь знаменитыми строчками из Экклезиаста:
– Время любить и время ненавидеть, время войне и время миру,[9] – говорит Господь Бог наш. Аминь.
Свое «аминь» добавил в хор прихожан и Норман. «Аминь», сказанное Хаммерсмитом, прозвучало громче и настойчивее, чем следовало. Может быть, этот человек искренне веровал? Да, но таких очень мало. Видимо Хаммерсмит большую часть своих деловых вопросов решал в церкви. Если это так, то он большой оригинал. Чтение проповеди сменилось пением псалмов. Служба продолжалась, звучали гимны. Норман ерзал на жесткой костельной скамье, глазея на белые с золотом колонны, и искусную резьбу деревянного алтаря и не понимал, почему Хаммерсмит все тянет и не уходит, но не стал задавать вопросов и оба по- прежнему оставались сидеть на своих местах и подчинялись сейчас общему призыву склонить головы и испросить у Бога благословения.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь, – закончил проповедник.
– Аминь, – в один голос, как пара выдрессированных попугаев, произнесли Норман и Хаммерсмит.
– Теперь, я полагаю, можно выйти и переговорить, – стараясь не быть никем услышанным, почти не разжимая губ, произнес Норман.
– Да, конечно.
Норман пошел вслед за представителем банка Кауттс к выходу из костела. Оказавшись на улице, Хаммерсмит направился по Лоуэр-Тэмз-стрит, мимо Биллингсгэйтского рынка, распространявшего на всю округу жуткий запах рыбы. Норман шел рядом, и вскоре они свернули в короткий переулок, ведущий к докам. Еще через минуту они подошли к пабу под вывеской «Золото еврея». Норман приостановился. Хаммерсмит тоже посмотрел на вывеску.
– Прошу извинить меня, – пробормотал явно смущенный Джонатан, – я не предполагал… Прошу вас, не обижайтесь, старина. Я хожу сюда с незапамятных времен, у меня это название совершенно из головы вылетело. Я понимаю, что это может задеть вас…
– Какого черта это меня должно задевать? Я просто остановился потому, что нигде ничего подобного мне видеть не приходилось. Давайте войдем, что ли. У меня в глотке пересохло.
Оба мужчины вошли в паб и без труда разыскали уголок, который мог показаться даже уютным: это было крохотное, походившее на коробочку, отделенное от остальной части зала высокой деревянной перегородкой и запыленными занавесками из кретона, помещеньице.
– Полагаю, что нет нужды задавать вопросы о том, почему вы не пожелали встретиться со мной в вашем или моем клубе, – начал Норман, – или же интересоваться у вас, почему мы сразу не явились сюда, не дослушав проповеди.
– Я часто хожу к вечерней службе, – признался Хаммерсмит. – Вы знаете, пение меня очень успокаивает. А если вы дадите мне возможность рассказать вам все по порядку, думаю, что согласитесь с тем, что поступить именно так, а не иначе, было с моей стороны весьма разумным.
– Согласен с вами. Что вы можете сказать о здешнем пиве?
– Только хорошее, – успокоил его Хаммерсмит.
Они заказали по пинте горького и ждали, пока хозяин принесет им его на стол. Хаммерсмит сидел, положив руки на стол, и явно избегая смотреть Норману в глаза.
Ждать пришлось не очень долго и, наконец, перед каждым из них стояла большая кружка, Хаммерсмит оказался прав – пиво действительно оказалось превосходным, душистым, холодным, приятным на вкус и пена была плотной, как вата. Норман сделал большой глоток.
– Прекрасное пиво, у вас прямо нюх на хорошие пабы, – похвалил он и, наклонившись, спросил. – Ну, так из-за чего весь сыр-бор?
– Я немало раздумывал над тем, как мне действовать в данной ситуации и выглядеть при этом достаточно корректным, я очень хочу, чтобы вы это понимали. Я принимал во внимание и моральную сторону, вообще все за и против.
– Я не сомневаюсь, Джонатан, – терпеливо сказал Норман. – Уверен, что вы поступаете абсолютно правильно. Такой человек, как вы, прихожанин, человек порядочный, не способен на неэтичные поступки, замыслы, не правда ли? Но, что касается меня, я, черт возьми, никак не могу сообразить, о чем вы говорите.
– Понимаю, дело в том, что это очень непростой вопрос для меня.
– Ничего, не робейте, старина – я пойму, – заверил его Норман. И здесь скамейка была жесткой – не усидишь, тело его все еще болело, он не успел полностью отойти от своих приключений два дня назад. Норману хотелось встать и размяться, но он пересилил себя.
– Вся моя жизнь связана с банком, – заговорил Хаммерсмит. – Все, что я имею – это банк. Вы ведь понимаете, как это бывает.
– Конечно, понимаю. Вы и я – два сапога пара в этом смысле. И вы и я, мы оба родились в семье банкиров и выросли с постоянным сознанием ответственности, которая однажды ляжет на наши плечи. Это и намечает линию поведения настоящего человека.
– Да, это так, вы правы. Впрочем, мое положение несколько отличается от вашего. Вы ведь практически все важные решения принимаете сами, разве не так, Норман?
– Да нет. Главный компаньон у нас Джемми, как вам известно. Кроме того, есть еще и Генри.
– Их светлость лорд Уэстлэйк – лишь номинальный глава. И ни для кого не секрет, что банковское дело – не самое любимое его занятие. Лямку в Мендоза-Бэнк тянете вы, Норман.
– Что, действительно так считают? Но, позвольте, кто я такой, чтобы становиться в позу и противоречить традициям и вековой мудрости моих предков? Впрочем, ладно, Джонатан, будь по-вашему: я – главный распорядитель у Мендоза, а вы подобной свободой у Кауттса не пользуетесь. Что из этого следует?
