войне солдаты смеются в минуты передышки, да и в покойницкой острое словцо буквально сверкает – из-за неожиданности, должно быть.
– Расскажите, при каких обстоятельствах умер этот человек, – попросил коронер. – Если угодно, можете воспользоваться вашими записями.
Свидетель кивнул. Достав из грудного кармана рукопись, он поднес ее поближе к свету и перелистал. Отыскав нужную страницу, он начал читать.
II
Что может произойти в диких овсах
«Солнце едва поднялось, когда мы с Морганом, прихватив дробовики, вышли из дому. Мы собирались пострелять перепелов, хотя собака у нас была одна на двоих. Морган сказал, что перепелов лучшее стрелять за гребнем ближайшей горы, и мы пошли туда по тропе, вьющейся среди густого кустарника. За гребнем местность была вполне ровная, все там густо поросло диким овсом. Когда мы вышли из кустов, Морган опережал меня на несколько ярдов. Вдруг откуда-то справа послышался шум. Похоже было, там ворочалось довольно большое животное – кусты сильно колыхались.
– Оленя подняли, – сказал я. – Жаль, винтовку не захватили.
Морган остановился, внимательно глядя не колыхающиеся кусты, но ничего мне не ответил. Зато он изготовил ружье и взвел оба курка. Мне показалось, что случай этот взволновал его, и я удивился, поскольку он считался человеком редкостного хладнокровия и не терял головы даже перед лицом смертельной опасности.
– Оставьте, – сказал я ему. – Ведь не собираетесь же вы бить оленя из дробовика?
И снова он не ответил, только повернул ко мне голову, и я обратил внимание, какой у него напряженный взгляд. Тут до меня дошло, что дела творятся нешуточные. Мне тогда пришло в голову, что мы напоролись на гризли, так что я взвел курок и двинулся к Моргану.
Но кусты больше не шевелились, прекратился и шум. Впрочем, Морган по-прежнему пристально смотрел в ту сторону.
– Это что еще такое? – спросил я. – Что за дьявольщина?
– Это Проклятая Тварь, – ответил он, не оборачиваясь.
Говорил Морган хрипло и напряженно. И явственно дрожал. Я собрался было спросить его еще, но тут увидел странное волнение дикого овса у самой границы кустарника. Описать это движение я не берусь, скажу только, что похоже оно было на порыв ветра. Но он не только пригибал траву, а еще и прижимал ее к земле столь сильно, что она уже не распрямлялась. И двигалось это прямо на нас.
Хотя ничего более поразительного мне в жизни не приходилось видеть, я ничуть не испугался. Однажды я сидел у окна, рассеянно смотрел наружу, – я привожу здесь этот случай потому, что он тогда отчего-то всплыл у меня в памяти, – и вдруг маленькое деревце у окна показалось мне одним из больших, что стояли вдалеке. Высотой это деревце ровнялось с теми, хотя листва его была видна отчетливее. Конечно, это была всего лишь иллюзия перспективы, но тогда она меня поразила и даже, пожалуй, испугала. Мы привыкли, что все в природе прочно и незыблемо, и всякое отклонение от привычного порядка – или его иллюзию – склонны считать предвестием какого-то несчастья. Вот и это шевеление травы тревожило так же. А Морган, к немалому моему удивлению, перепугался не на шутку: он вскинул ружье и выпалил в траву дуплетом! И тут же раздался истошный крик, словно ревел какой-то зверь, а Морган, отшвырнув ружье, прыгнул в сторону и побежал. И в то же мгновенье из порохового дыма, который еще не успел рассеяться, словно выскочило что-то и сбило меня с ног. Могу только сказать, что было оно мягкое, быстрое, очень тяжелое и сильное.
Почти тут же – я не успел еще подняться и взять ружье, выбитое у меня из рук, – до меня донесся отчаянный крик Моргана… так кричат, наверное только перед смертью. Ему вторил какой-то хриплый рык – такой слышишь, когда грызутся собаки. В ужасе вскочил я на ноги и посмотрел туда, куда умчался Морган. Не дай мне Бог снова увидеть такое! Морган стоял на одном колене ярдах в тридцати от меня, голова его была запрокинута, шляпа слетела, длинные волосы разметались. Все его тело мотало – то вправо и влево, то вперед и назад. Он поднял правую руку, но кисти на ней я не видел, словно ее вовсе не было. Левую же его руку я не видел совсем. Сейчас я вспоминаю, хотя в это трудно поверить мне самому, что временами видел только какую-то часть Моргана, а все остальное казалось смазанным, даже стертым… не знаю даже, как это описать. Потом следовало очередное движение – и его тело становилось видимым.
Теперь я могу оценить, что все это длилось не более нескольких секунд. За это время Морган применил, наверное, все приемы, которыми пользуется борец в схватке с более сильным противником. Я видел только его, причем временами не совсем отчетливо. Сквозь громкий яростный рев – такого я никогда в жизни не слыхивал – до меня доносились крики и проклятья Моргана.
Колебался я недолго. Отбросив ружье, я кинулся на помощь Моргану. Я подумал тогда, что его корчит судорога или эпилептический припадок. Но я опоздал – он упал прежде, чем я успел добежать до него. Все вокруг стихло. И тут я ужаснулся, снова увидев загадочное шевеление травы, сначала у того места, где лежал Морган, потом дальше, у кустов. Когда оно достигло зарослей, я перевел взгляд на своего друга. Он был мертв».
III
Даже голый может быть в лохмотьях
Коронер встал в ногах мертвеца, взялся за край простыни, которая его покрывала, и сдернул ее. При свете свечного огарка обнаженное тело казалось серовато-желтым. Все оно было в кровоподтеках, местами синих, а местами черных. Грудь и бока были помяты, словно по ним молотили дубиной. То там, то тут обнаруживались глубокие раны. Кожа, что называется, висела клочьями.
Коронер обошел стол, встал в головах мертвеца и снял шелковый платок, которым была подвязана его челюсть, открыв то, что когда-то служило Моргану горлом. Один из присяжных поднялся, желая разглядеть получше, но тут же отвернулся, явно жалея о своем любопытстве. Свидетель отошел к окошку – он был близок к обмороку. Коронер прикрыл платком шею мертвеца, а потом подошел к куче тряпья в углу и стал вытаскивать из него одну вещь за другой. Он поднимал их, показывал присяжным, быстро осматривал сам. Все предметы были изодраны и заскорузли от крови. Никто из присяжных не стал настаивать на более тщательной экспертизе. Все они уже видели это один раз, и им вполне хватило. Правду сказать, к делу добавились лишь показания Харкера.
– Джентльмены, – подытожил коронер, – других свидетелей у нас нет. Вы знаете, что вам предстоит сделать. Если у вас нет вопросов, можете удалиться, чтобы обсудить вердикт.
Встал высокий бородач человек лет шестидесяти – старшина присяжных.
– Только один вопрос, мистер коронер, – сказал он. – Из какого сумасшедшего дома рванул этот самый свидетель?
– Мистер Харкер, будьте любезны ответить, из какого сумасшедшего дома вы рванули в последний раз? – совершенно серьезно, ровным голосом передал вопрос коронер.
Харкер опять зарделся, но смолчал, а все семеро присяжных поднялись и торжественно, чредой, покинули хижину.
– Сэр, если вы уже исчерпали запас оскорблений, – сказал Харкер коронеру, едва они остались наедине рядом с мертвецом, – то, наверное, позволите мне удалиться?
– Позволю.
Харкер подошел к двери и уже положил руку на щеколду, но вдруг обернулся – гордость уступила интересам профессиональным.
– Я узнал записную книжку, которую вы держали в руках, – сказал он. – Это дневник Моргана. Похоже, он вас серьезно увлек: пока я давал показания, вы все читали его. Вы мне его покажете? Нашим читателям будет интересно…
– Дневник не будет приобщен к делу, – перебил коронер, пряча книжку в карман сюртука, – поскольку все записи в нем сделаны до смерти писавшего.
Когда Харкер покинул хижину, присяжные вернулись и столпились у стола, на котором под простыней лежало мертвое тело. Старшина сел поближе к свече, достал из кармана карандаш и клочок бумаги и старательно написал вердикт, под которым с большим или меньшим трудом подписались и остальные: «Нами, жюри коронера, установлено, что останки умерли от рук горного льва. Но некоторые из нас все-таки думают, будто они умерли в результате кондрашки».
