телефонист включил по ошибке и тут же выключил.
На стене скрипнули часы и пробили два раза.
— У, чорт… ночка! — прошептал Корф. Он взял листок, до половины исписанный ровными буквами с готическими завитушками и выпачканный чернильными кляксами.
Комкая в пальцах записку с приказом Ридлера, Зюсмильх смотрел в окно на звездное небо, по которому расплывалось зарево пожарищ.
«Прошу учесть все вышеизложенное и перевести меня в строй, — писал полковник. — Прошу…»
Перо споткнулось: звонок!.. Корф схватил трубку.
— Горит еще? Где?
Зюгмильх, пошатываясь, вышел из кабинета.
Глава пятнадцатая
Только подбежав к своему дому, Стребулаевы решились остановиться, чтобы перевести дух. Степку трясло как в лихорадке, и он ни слова не мог выговорить. Тимофей полой полушубка вытер лицо.
Хутор темнел — молчаливый, безжизненный. И в прежние ночи немного бывало на улице жизни, но она таилась тогда в домах за закрытыми ставнями, за накрепко запертыми воротами и сенными дверями. А теперь во многих дворах ворота были распахнуты, по улице гулял ветер, тоскливо хлопая калитками и ставнями.
Тимофей догадался: соседи сбежали в леса — значит, нечего бояться мести тех, которые видели, как он подкатил немцев к Кулагиным.
— На сегодня бог миловал, — прошептал он и, вздохнув, словно свалил с себя чугунную тяжесть, крупно перекрестился: — Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих…
Пораздумав, тихо сказал:
— Это хорошо, ежели партизанам удастся мост этот… к чортовой матери!
Степка молча согласился. Он теперь твердо решил — лучше в камеру Ридлера, чем обратно на строительство.
— Зазря только, тятя, насчет Волгиной… Не простят нам ее, — проговорил он поежившись.
— Дурак! — коротко отрезал отец. — Страшно? А ты бы хотел деньги задарма получить? Эвон сколько!
Он провел рукой по оттопырившемуся карману. Глаза Степки заблестели.
— Сколько?
Он весь замлел, нетерпеливо переминаясь на кривых ногах; ему казалось — не минута, а добрых полчаса прошло, прежде чем отец сказал:
— Пять тысяч марок. Остальные господин Макс обещал на дом прислать.
— Я про это самое… на мою долю сколько?
Отец не ответил.
— Марки… Хвоста овечьего на них не купишь, — обиженно процедил Степка.
Тимофей погладил бороду и сказал, скорее размышляя вслух, чем для сына:
— Сейчас марки, конечно, бумажки. А когда немцы укрепятся как следует, тогда марки станут денежками. В Певске все начальство меня знает — своя рука… Налажу торговлишку с немцами…
— А дом? — спросил Степка. Для него это было важнее денег, потому что сулило долгожданный раздел: два дома — две семьи.
— Велел господин Макс выбирать в любом селе, — сердито буркнул Тимофей: он не любил, когда прерывали его размышления. — Только занять-то тут как, когда знаешь, что хозяева рядом… из леса за своим двором приглядывают… Это тово… как бы сказать…
Прищурясь, он медленно обежал глазами соседние дворы с распахнутыми воротами и тяжело опустил руку на плечо сына.
— В городе дом возьму. Я уж там облюбовал один — в два этажа. Верхний — под жилье, а внизу, — двери железные, под лавку. Подходящее помещение. Завтра к Максу пойду, так, мол, и так, сараи и угодья, что в приказе, — от них отрешаюсь, а насчет этого домика… Бог даст завтра и переберемся: тут, пока все не утихомирится, опасно. Ныне бог миловал, а завтра… «На бога надейся, а сам не плошай». Понял? И ни о какой такой доле чтобы я больше от тебя, чорт кривоногий, не слышал… Дошло до тебя? А то оставлю одного в пустом хуторе, пусть к тебе соседи из леса в гости понаведаются…
Тимофей запахнул полушубок и толкнулся в калитку.
— Паскуды длинноволосые! В такое время двери нараспашку, — проворчал он.
Степка понуро проковылял за ним во двор. Отец тщательно запер ворота.
У крыльца задержался.
— Посмотри коня, как он там.
Ни жены, ни снохи в избе не было. «Чорт их знает, где шатаются в такое время!»
Не раздеваясь, Тимофей сел за стол и вытащил из внутреннего кармана полушубка толстую пачку немецких денег.
Степка пробыл в хлеву минут пять. Войдя в избу, с сердцем хлопнул дверью.
— Издыхает. Никакой корм не берет — ни сено, ни овес. — Он вытер рукой слезы и зло укорил: — Чтоб тебе, тятя… пешком до немцев, чай, ноги-то не отвалились бы.
Из горницы слышался шепот:
— Две тыщи сто, две тыщи двести…
— Издыхает, говорю!
— Чорт с ним, ежели издыхает, — с досадой отозвался отец. — Макс обещал завтра дать коня этого старосты Залесского, знаешь?
— Ничего я не знаю, окромя того, что ты сына сродить сумел, а подумать о нем и в голову не приходит… Последнего наследствия лишаешь.
Степка прошел в горницу и застыл с открытым ртом. Отец сидел, словно клушка, навалившись грудью на стол и прикрывая что-то полами полушубка.
«Подсчитывает!»
— А я видел, — сказал Тимофей, — жуковский мужик на нем сейчас мертвяков возит… Заморенный, а ежели подкормить — сойдет.
Глаза его горели зло и жадно. Степка почувствовал дрожь в руках и ногах, во рту сухо стало. Не отрывая глаз от полы полушубка, прикрывшей деньги, он сел по другую сторону стола, и в лихорадочно горящем мозгу мелькнула мысль, не раз беспокоившая его за последнее время: «Пристукнуть?»
Он облизнул сухие губы.
«Партизанам скажу, пристукнул за то, что Волгину выдал и меня по неведению в это дело втянул. А немцам скажу — партизаны пристукнули».
— Поди проверь, ладно ли я ворота прикрыл, — хрипло выговорил Тимофей.
Степка, усмехнувшись, мотнул головой.
— По-моему, ладно… А ежели сумление у тебя, сам сходи проверь.
Взгляды их скрестились, и казалось, они — отец и сын — вот-вот бросятся друг на друга. Но под окнами послышались шаги и затем громкий стук в ворота. Стребулаевы вздрогнули, и лица у обоих покрылись мертвенной бледностью. За воротами что-то кричали по-немецки.
— Свои, знать… немцы, — переводя дух, сказал Тимофей. Он встал, и взгляд Степки метнулся на кучку разноцветных бумажек, до этого прикрытых полой. Тимофей тоже посмотрел на деньги и растерянно скосил глаза на сына.
Стук в ворота становился все громче и настойчивее. Слышно было, как тряслась калитка.
— Спрячь! — решившись, почти без голоса прошептал Тимофей. — Только Смотри, сволота, у меня каждая бумажка пересчитана.
Он вышел из избы.
— Кого надо?
