— Шнель, шорт! Вир мюссен штарост Стребулаев зеен.
Ледяной пот пополз у Тимофея по спине:
«Не немцы. Они, немцы-то, не так говорят».
Он хотел было бежать через заднюю стену двора, но тут же вспомнил: «Деньги у Степки!»
«А ведь их, должно, мало — человека два-три», — мелькнула мысль.
— Сейчас, господа немцы, сейчас!
Громыхая засовом, он вытащил из кармана револьвер. Калитку распахнул во всю ширь и шагнул в нее, держа руку с револьвером прямо перед собой. На улице никого не увидел, но почувствовал, как кисть его руки сжали, словно тисками. Револьвер выпал.
— Степка, сюда!
— Не шуми, дядька Тимохвей, зараз и Степка твой здесь будет, — сказала Женя, сильнее сжимая ему руку.
Кроме нее, у ворот стояли пожилая женщина — мать Веруньки Никоновой, учитель Васильев и еще два парня — все с винтовками. Женя кивнула — учитель и мать Веруньки вбежали во двор.
— Скорее, чорт! Нам нужно старосту Стребулаева видеть.
— Не шуми, дядька Тимохвей, — повторила Женя, — краще тебе от этого не будет.
Тимофей покосился на парней, взявших его на прицел, и понял: «Конец…»
Тяжело дыша, он опустил голову. Женя выпустила его руку и, подняв револьвер, прошла во двор.
Подгоняемый штыками, Степка шел из сеней, пятясь задом и до отказа подняв дрожащие руки. Женя резко скомандовала ему:
— Кру-у-гом!
Она с ненавистью, брезгливо оглядела обоих Стребулаевых.
— Що, гады? Думали, удрали со строительства, так и спаслись? Ни! И под землей не сховались бы…
Мороз крепчал. Близко, наверное километрах в двух-трех от хутора, к звездному небу клубами поднимался черный дым.
— «Егор те за ногу» орудует, — глядя на клубы дыма, тепло проговорил учитель.
Женя покачала головой:
— Ни! Там Маня Волгина со своими, — сказала она тихо. Мысли ее были далеко, с фединым отрядом. «Наверное, они сейчас уже возле Певска, а может, уж и в город ворвались. Спасут ли?»
Она задумчиво посмотрела вдаль и, вскрикнув, вскинула винтовку: по дороге мчался на коне немец, — вернее, конь мчался сам, а солдат висел на нем, судорожно вцепившись руками в гриву. Мать Веруньки схватила Женю за руку.
— Это же Гриша наш, железнодорожник, что с Федей… Приказав смотреть за Стребулаевыми, Женя выбежала на дорогу.
— Гриша!
Всадник не откликнулся. Она смело кинулась наперерез храпящему коню, ухватилась за уздечку и с силой уперлась в землю.
Конь стал. От резкого толчка Гриша свалился на снег. Лицо его и воротник немецкого мундира были в крови.
— Где я? — простонал он в полусознании. Женя затрясла его.
— Где Федя? Где отряд? Откуда ты?
— Из леса… Залесское горит… войска… опоздали… бой! — расслышала она бессвязный шепот раненого.
Ночь. Вдали она была черная-черная, а вблизи голубая. Небо все было в звездах. Они горели ярко и светились, как глаза Чайки, когда, бывало, она приходила на поле и задушевно говорила с ней, Женей, и другими девчатами из ее звена о жизни, в которой для людей не будет заходить солнце…
Морозно дышала ночь, холод лежал на сердце.
Женя тяжело перевела взгляд на Стребулаевых, и глазам ее стало горячо, заплясали перед ними черно-красные круги.
Тимофей, встретившись с ней взглядом, не пошевельнулся, а Степка упал на колени, протянул руки.
— Пощадите! Это отец все, а я ничего… Я не мог ослушаться…
Предателей надо было доставить в отряд, но это означало потерять несколько часов ценного времени.
— Стреляйте тут! — сквозь зубы проговорила Женя.
Степка разрыдался.
— Пощадите! Хотите… я сам его пристрелю или… задушу. Только меня… простите меня, примите к себе в партизаны…
— Пли! — звонко скомандовала Женя.
Глава шестнадцатая
Ридлер, не дожидаясь, когда перестанут двигаться гусеницы, выпрыгнул из танка.
Перед ним торчали обломки старого и «нового» моста; их с гулом захлестывали черные волны, оставляя на кусках бетона и стали клочья пены.
Волга была похожа на здешних людей. Издали она казалась покорной, безжизненной, белой, как ее берега, как холмистые снежные поля, упершиеся в черные стены леса. Но чем ближе к обломкам моста, тем синее становился ее снежный покров, больше чернело в нем трещин, то узких, как линия, проведенная углем, то широких, как рукава, как проливы. Из-под ледяного обрыва вал за валом вырывались волны. Они кружили на себе большие и маленькие ледяные островки, швыряли их на обломки моста, и льдины, точно стекло, разлетались на мелкие куски, в пыль. Волга жила подо льдом — неусмиренная, ненавидящая свою временную тюрьму. С каким бешеным шумом вырывались ее воды на поверхность через каждую мелкую трещинку!
Все кончено! Точно и не было строительной площадки. От реки до леса и до кольев, на которых повисли обрывки колючей проволоки, лежала черная равнина, изрытая ямами. И на этой не по-зимнему черной земле валялись трупы солдат.
Дым от догоравших шпал и бревен и от охваченной огнем опушки леса стлался по земле низко-низко. Кони беспокойно ржали, мотали мордами. Солдаты, стоявшие кучками возле коней и ходившие по берегу, протирали слезившиеся глаза и старались не смотреть на трупы, на которых запечатлелась сила и беспощадность русского гнева, бушевавшего сейчас по всему району.
С обнаженной головой, в меховом полупальто и забрызганных кровью бурках Ридлер стоял на том месте, где еще час назад грохотали бетономешалки. Шляпу у него сбило пулей, когда он мчался в танке и высунулся из люка. Пять раз подвергался танк обстрелу по дороге от Певска до Головлева. Кто стрелял, в темноте невозможно было разобрать.
Окутанный дымом, Ридлер стоял и смотрел на небо.
Морозный ветер щипал лицо. Глаза слезились — и от мороза, и от дыма, и от напряжения. Ридлер не замечал этого — он смотрел на звезды, на множество звезд, рассыпанных по небу… И все они казались ему похожими на человеческие, на русские глаза.
Кажется, и нельзя было больше сжиматься пальцам, а они все сжимались; ныли, хрустели в суставах, а сжимались. Вся его злоба — такая сильная, что сердце от нее стучало, точно пущенный на бешеную скорость мотор, сосредоточилась сейчас на этом враждебном небе. Хотелось сорвать эти звезды одну за другой и сбросить их на землю. Потом топтать их… топтать, пока они не перестанут светиться, пока полнейший мрак не окутает эту страну, где все сбивается воедино; люди похожи на природу, природа — на людей.
Та-та-та-та… — донесся торопливый говорок пулемета.
