Наташа приподняла угол шторы, и на комод косо легли бледные солнечные лучи. На нем что-то вспыхнуло, точно кусок серебра заиграл, и тут же к потолку прилепился светлый овальный кружок.
Сцепив зубы, Федя с трудом приподнялся на локтях. На комоде лежал сверкающий предмет — это из него смотрело на потолок крохотное солнце, во все стороны брызнув лучами. Федя не мог вспомнить, как называется этот предмет, но зато вспомнилось другое: в нем он может увидеть себя.
Он требовательно протянул руку. Наташа подала зеркальце. Руки у Феди были багрово-синие, исполосованные шрамами, ни на одном пальце не было ногтей, но он не обратил на это внимания. Прильнув лицом почти вплотную к зеркалу, пытливо разглядывал свое отражение. Седые волосы, сурово сжатые губы, холодные глаза и какая-то спокойная, каменная неподвижность во всем лице… В памяти ожило что-то очень близко знакомое — ближе, чем все эти окружающие предметы, чем речь женщин: темно-русые волосы, непослушно спадающие на лоб, веселые карие глаза… И вот такой же, как в зеркале, открытый ровный лоб.
«Федор Голубев», — мелькнуло в голове. Открытие не взволновало, а удивило: он, седой человек, неизвестно, как и зачем попавший в этот мир незнакомых вещей, знает какого-то Федора Голубева.
И Наташа и женщины услышали, как Федя что-то невнятно прошептал.
Зеркало выскользнуло из его рук на одеяло. Он блуждал взглядом по комнате. Наташа наклонилась, и глаза их встретились.
— Где Катя?
Она вздрогнула.
— У тебя есть жена?..
Федя смотрел на нее все так же недоумевающе. Он хотел спросить: кто он, почему знает Голубева Федора и Катю? Но слов для этих вопросов не нашлось.
Помолчав, задумчиво произнес:
— Фе-дя Го-лу-бев…
— Ты Федя? — обрадовалась Наташа. Он не ответил.
В сознании мелькнуло что-то светлое-пресветлое. Золотистые хлебные поля… голубой лен… Волга… музыка, песни…
— Жизнь, — отчетливо проговорил он.
Да, все это называлось жизнью, и в этой жизни был механик Федя Голубев. Потом… потом на все окна почему-то опустились шторы, и жизни не стало. А Федя? Он остался… наверное, вот за этой шторой. В горячей голове назойливо засела мысль: надо найти Федю Голубева и от него узнать: кто он, седой? Если он знает Федю Голубева, то и Федя Голубев должен знать его.
Он так упорно смотрел на штору, что Наташа решилась: приподняла ее всю и открыла окно.
В комнату пахнуло сырым холодом, и стало слышно отдаленное уханье артиллерийской пальбы. Взору Феди представилась пустынная улица, слепые дома, бледное солнце на мокрых крышах. Феди Голубева нигде не было видно.
Он ничего не понимал, но уверенность в том, что Федя Голубев есть, и где-то здесь близко, рядом с ним, не покидала его.
— Го-лу-бев Фе-дя! — вырвалось у него раздраженно.
Женщины смотрели на него и качали головами. Наташа закрыла окно.
Вздохнув, Федя провел ладонью по лбу, покрывшемуся крупными каплями пота.
Ведь он же знал все о Феде Голубеве: знал, что тот жил в детдоме и считался «трудновоспитуемым», потому что был главным коноводом во всех отчаянных проделках озорной детдомовской ребятни. Знал, что любимая Феди Голубева прекраснее всех девушек в мире, что народ прозвал ее Чайкой, а сам Федя никак не мог отыскать такого слова, которое охватило бы — не всю ее, нет, а хотя бы только одни ее глаза, и что у Феди так и не нашлось смелости сказать ей: «Будь моя!»
Знал, что в день отъезда на строительство оборонительных укреплений Федя видел на глазах Кати слезы, но не понял, что они означали: просто Катя переживала за близкого друга, уезжающего туда, где смерть, или догадалась, какие слова хотели слететь с его губ, и слезы ее были слезами сострадания большой, чуткой души. Федя убедил себя, что правильно последнее; во-первых, он был горд и не переносил, когда его жалели, а во-вторых, чувствовал: душа станет пустынней, если из нее уйдет последняя надежда на катину любовь к нему.
Все это и многое другое он знал о Феде Голубеве, но самое главное было неизвестно: какая же связь между ним и Федей Голубевым, почему он так много знает об этом Феде? Морща лоб, он старался припомнить всю жизнь Феди: детдом, война с белофиннами, встреча с Катей, Головлевская МТС, страдная пора на полях — все это проходило перед глазами без всякой связи, как порванная и беспорядочно склеенная кинолента. Сам Федя Голубев мало занимал его пробуждающееся сознание. Ему важно было, кто находился рядом с Федей. В этом «кто» он искал самого себя. Словно сквозь дым, перед ним мелькали лица, знакомые и незнакомые, и всех их сознание отвергало: «Не я… не я…»
Он опять взял зеркало и опять прильнул к нему воспаленными глазами.
Наташа с беспокойством следила за выражением муки и гнева, все больше проступавшим на его лице. Он простонал и швырнул зеркало на пол. Из глаз, с мольбой вскинувшихся на Наташу, побежали слезы.
— Кто я?
Обе женщины, не выдержав, расплакались.
Наташа села на постель и попыталась обнять Федю за шею. Он отстранил ее и закрыл глаза.
В голове стояла жаркая пустота, и вдруг в памяти точно дверь распахнулась — зазвучали в ней трескучая стрельба и хриплые крики: «Хальт! Стоп!»
И опять в глазах — Федя Голубев. Вот он вместе с Танечкой выбежал из-за угла глухого забора, на котором крупно написано углем: «Головлевская МТС».
Дорога. Слева забор, справа канава, впереди берег, густо поросший кустами. Выстрел… Еще… Танечка вскрикнула и рухнула плашмя. Федя быстро обернулся и увидел на углу толпу немцев. Припав на колени, они целились в него. Дула их винтовок обволоклись дымом, и Федя схватился за бок… упал, а немцы подбежали к нему…
«Седой» заволновался. Мысли о себе покинули его. Он теперь не искал рядом с Федей себя. Чувствуя с каждым мгновением, как горячее и горячее становится не только в голове, но и в груди, во всем теле, он приковался мысленным взором к Феде, только к нему! Вот он, раненый, отбивается от немцев. От его ударов они отскакивают на середину дороги, к забору, скатываются в канаву, поднимаются и опять стаей кидаются на него с явным намерением захватить живым. Сердце у Феди прыгает от ярости и ненависти. «По-вашему — гут, по-нашему — бьют!» — говорит он и, обернувшись, бьет наотмашь немца, собирающегося прыгнуть на него сзади. Замахнувшись для нового удара, видит через плечо: с криком «Цетер!» немец скатывается в канаву, на дне которой уже стонут, силясь подняться из грязи, два солдата. Кто-то бьет Федю прикладом под коленки, и он падает… Слышен гудок автомашины. Связанного Федю кидают в кузов грузовика… Моросит дождь… Машина мчится городской улицей. Федя сидит, стиснутый двумя немцами. Машина останавливается возле дома. Федю стаскивают наземь и волокут к парадному крыльцу. Гулко захлопывается дверь и…
Перед глазами «седого», заслонив все, вырос Макс фон Ридлер… Лисье лицо, на губах — улыбка.
Федя заскрипел зубами и открыл глаза.
Все прояснилось.
В груди кипело, но он так и не успел разобраться, какие чувства горячили душу: сознание опять рухнуло в черный провал.
Наташа первая заметила, как помутнели и остановились его глаза.
— Родной!
Она положила руку ему на грудь и сквозь слезы прошептала:
— Не бьется.
Подбежала к шкафчику, быстро вынула из него жестяную коробочку со шприцем и пузырьки. В комнате запахло камфорой, спиртом.
Вытащив из-под кожи иглу, Наташа опять взяла Федю за руку. Обе женщины настороженно
