а теперь оказалось, что и он порочен. Ее личное отношение к рабству теперь не имело никакого значения. У них появился более опасный враг – люди, одетые в голубую форму, угрожали разрушить все, что было ей дорого. В то же самое время собственный отец доставил ей столько страдания. Но, как ни странно, она чув ствовала, что Ричард прав, приводя неопровержимые доводы.
– Одри, – тихо сказал отец, – сейчас ты должна забыть о своих чувствах и помнить только то, что ты из семьи Бреннен. Ты также жена Ричарда Поттера, поэтому ты и твои дети наследуют настоящую империю, только в том случае, если эту империю не разрушат янки. Ричард женился на тебе еще и потому, что ты женщина, принадлежащая Югу, и гордишься этим положением. Однажды ты все равно это поймешь. Ты женщина умная, мужественная, способная стать хозяйкой обеих плантаций. Независимо от того, как сейчас относишься ко мне и Ричарду. Нельзя отрицать того, что ты любишь Луизиану и Бреннен-Мэнор. Ты ведь испытываешь гордость, что Сайпресс-Холлоу частично принадлежит тебе. Единственный способ противостоять союзным силам – объединиться всем в единую семью.
Одри на мгновение закрыла глаза, тревожные мысли одолевали ее.
– Мне нужно время, чтобы обдумать все хорошенько, – она изучающе посмотрела на всех, ее взгляд, наконец, замер на Лине. – Я уезжаю с Ричардом в Сайпресс-Холлоу, – добавила она и почувствовала, как изумлен Ричард. Но она по-прежнему, не отрываясь, глядела на Лину. – После того, что я узнала, Тусси не может больше оставаться моей служанкой. Я не уверена, что смогу привыкнуть к мысли, что негритянка является моей родственницей. С одной стороны, я люблю вас обеих, но с другой стороны – ненавижу за то, что вы сделали. Я возьму с собой Сонду в Сайпресс-Холлоу, – она, наконец, обернулась к удивленному Ричарду. – Но ты не притронешься ни к ней, ни к любой другой негритянке. Я хочу детей, Ричард, потому что любовь между матерью и детьми невинна и чиста. Это будет единственная любовь в моей жизни. Я не хочу, чтобы мои дети когда-нибудь узнали о том, о чем сегодня узнала я: что маленькие мулаты, бегающие по плантации, – их братья и сестры. Ты должен пообещать мне, что продашь всех детей-мулатов, которые являются твоими детьми, но ты продашь их вместе с матерями, ни в коем случае не разлучая. Если ты согласен выполнить мои условия и больше никогда не примешь в Сайпресс-Холлоу Элеонор, я поеду с тобой. Ты сделаешь то, о чем я прошу тебя? И можешь пообещать отцу, что будешь относиться ко мне нежно и уважительно?
Ричард плотоядно посмотрел на нее, отчего Одри бросило в жар. Но она твердо решила: да, теперь не имеет значения, что они не любят друг друга. Она хочет детей, а Ричард – единственный мужчина, от которого она имеет право родить детей. У нее будут дети, но на ее условиях.
– Я согласен, – ответил Ричард. Он подошел к ней и погладил по щеке. Одри почувствовала желание сбежать, исчезнуть, но постаралась быть спокойной и сдержанной. – Но при одном условии. Ты должна пообещать, что навсегда забудешь этого ублюдка-янки, Ли Джеффриза. Ты должна выбросить его из своего сердца.
Ли! С Ричардом ей, конечно, не удастся испытать то, что было у нее с Ли в Мэпл-Шедоуз. Тогда там была другая Одри, другой Ли, другое время.
– Да, – согласилась она, – для него нет места в моей жизни ив… моем сердце.
Но почемуей так хочется плакать?
Ричард довольно усмехнулся:
– Тогда я отвезу тебя домой, дорогая жена, – он взял ее под руку и вывел из комнаты. Одри не оглянулась на Тусси, которая тихо и жалобно плакала, закрыв лицо руками.
Ли Джеффриз, прихрамывая, вошел в палатку бригадного генерала Бернсайда и встал по стойке смирно. Генерал внимательно изучал карты, разложенные на импровизированном столе, сооруженном из широкой доски, положенной на две бочки.
– Сэр?
Бернсайд поднял лысую голову, Ли заметил, что обычно сдержанный генерал необычно возбужден, скорее всего, его радостное возбуждение было вызвано победой над мятежниками при Роноуке.
– Подполковник Джеффриз, – поприветствовал он, – как ваша раненая нога?
– Главное, я выжил. – Ли не был уверен, сможет ли спокойно спать после всего, что довелось ему испытать. Когда он лежал в полевом госпитале на острове с открытой раной на левой ноге, то слышал крики людей, которым ампутировали ноги и руки без какого бы то ни было обезболивания, слышал стоны раненных в голову, и живот. Они умирали медленно, мучаясь и страдая.
«Поднимите его», – вспомнил он слова доктора. Ли чувствовал, как его поднимают, помнил пилу в руках доктора. Он выхватил револьвер, который всегда носил у пояса и направил на врача.
«Только попробуй отрезать мне ногу, и я пристрелю тебя», – сказал он тогда. Он смутно помнил, как в бреду продолжал размахивать револьвером и угрожать доктору. Все отступили назад, но хирург остался, разрезал брюки и объявил, что «кость не задета».
«Твоя нога останется цела», – успокоил он, полил на рану виски и перебинтовал. Ли оставалось только молиться, чтобы не случилось заражения. А если все-таки заражение начнется, он дал себе слово умереть, но не дать ампутировать ногу.
Он мог бы пробыть в госпитале еще несколько дней, но жуткий запах гниющей плоти, застарелых ран, руки и ноги, сваленные в углу, словно это были конечности животных, стоны тяжелораненых и умирающих, вынудили его покинуть госпиталь. Из крепкого сука дерева он сам соорудил себе трость и вернулся в расположение Десятого Коннектикутского полка.
Во время одного из первых наступлений Ли был назначен заместителем командира Двадцать пятого Массачусетского полка все еще в звании подполковника. Когда полк понес существенные потери, ему было приказано отступить. Именно тогда его ранили в ногу шрапнелью. Он сам вытащил шрапнель и перетянул ногу шарфом, остался в бою, ожидая, пока подтянется Десятый Коннектикутский полк под командованием полковника Чарльза Рассела и заменит их. Полковник Рассел был убит, Бернсайд приказал Ли принять под командование Десятый полк.
Бернсайд изобразил на лице подобие улыбки.
– Я вызвал вас, подполковник Джеффриз, по нескольким причинам. Первое – вы очень удачно заменили вчера полковника Рассела. Поэтому я ходатайствовал перед командованием о присвоении вам звания полковника.
