— Вряд ли… Ваш муж — водитель?
Людмила кивнула.
— Он вез двух пассажиров.
— Он не виноват! — торопливо перебила Людмила. — Я уверена.
— Извините, я не об этом. — Яковлев как будто потерял на мгновение нить разговора. — Женщина- пассажирка скончалась на месте, вашего мужа и второго пассажира госпитализировали своевременно, но…
— А второй пассажир жив? — неожиданно спросила Людмила.
— Какое это имеет значение?! Им занимался не я.
— Да нет, я просто подумала: если он жив, каково ему будет узнать, что его жена погибла…
— Жизнь и смерть одинаково несправедливы к людям, — глубокомысленно изрек профессор. — Ваш муж страстно хотел жить, боролся за жизнь, но я не смог ему помочь. А тот пассажир — в соседней операционной — жить не хотел категорически, его буквально за уши вытаскивали с того света, а он еще сопротивлялся. Вот что странно…
— Вытащили? — сквозь слезы улыбнулась Людмила.
Яковлев, с минуты на минуту ожидавший бурной реакции этой странной женщины, на мгновение нахмурился. «Она явно не в себе», — пронеслась мысль.
— Вытащили, — буркнул он и замолчал. После небольшой паузы Людмила спросила:
— А он ничего не говорил перед смертью?
— Он скончался, не приходя в сознание, — повторил профессор заученную фразу.
— Да-да, вы уже говорили, — торопливо закивала Людмила.
Впрочем, врач «скорой помощи» обратил внимание на одно необычное слово, которое ваш муж произнес в бреду по пути в больницу. Оно показалось коллеге странным, поэтому он его запомнил. А потом рассказал об этом мне.
— Что это за слово?
— Хадж. Паломничество, — пояснил Яковлев. — Вам это о чем-нибудь говорит?
— Нет… Не понимаю, ЧТО он хотел этим сказать… Он ведь православный.
— Я думаю, не стоит искать какого-то объяснения сказанному в бреду, — поспешно сказал профессор. Его уже начинал тяготить этот разговор.
— Да, вы правы, не стоит, — пробормотала Людмила в задумчивости. — Но я запомню… ХАДЖ…
Не сказав больше ни слова и уже не обращая внимания на хирурга, Людмила медленно направилась к выходу. Яковлев пожал плечами, провожая взглядом жалкую фигурку женщины, ставшей в одночасье вдовой, и подумал: «Видимо, по-настоящему отплачется только дома. Люди с таким характером, как правило, не любят афишировать свои чувства… Но почему она интересовалась тем пассажиром? Странно…»
И тут его осенило. Яковлев распахнул дверь ординаторской и буквально ворвался в кабинет. Молодой хирург Долгушин, в эту ночь оперировавший Лебедянского, был еще здесь и что-то писал — сдавал ночное дежурство. Он не поднял усталых глаз на вошедшего, а только мельком взглянул из-под очков.
— Паша, — позвал его Яковлев. — У тебя еще много писанины?
— Дописываю.
— Слушай, я тебя оторву на секунду. В котором часу ты прооперировал Лебедянского?
— Иван Алексеич, мы с вами сегодня одновременно закончили. В половине четвертого.
— Одновременно, только с противоположным результатом… Понимаешь, какая мистика получается: мой был неоперабельный, но хотел жить, а твой — наоборот. И вдруг в половине четвертого они резко меняются ролями. Твой идет на поправку, а мой — умирает. Как это объяснить?
— Совпадением, — зевнул Долгушин. — Чем же еще?
— Э, нет, коллега, не надо упрощать.
Долгушин пожал плечами и вернулся к своим бумагам.
— Если мы станем объяснять каждую… — начал было он и снова зевнул.
Яковлев сверкнул глазами и вышел из кабинета, хлопнув дверью. В коридоре он остановился и долго стоял в задумчивости, правой рукой теребя связку ключей в кармане халата.
Глава 4. Некронавты
Сергей очутился посреди моря цветов в центре межгорной впадины. Над головой — и справа, и слева — нависали иссиня-черные иззубренные монолиты. В зените, в прорези между двух отвесных вершин застыло безмятежное солнце. Две красавицы-бабочки тревожно порхали вокруг, не улетая прочь и не садясь на цветы. А цветы здесь росли необычные — черные тюльпаны асфоделы — точь в точь как в греческих мифах о подземном царстве Аида.
Сергей следил за полетом бабочек, оглядываясь по сторонам, и вдруг заметил позади себя давешнего пассажира. Лебедянский выглядел так, будто лишь на секунду вылез из машины размяться. Ему не доставало только очков, галстука и кейса. Подобно Сергею популяризатор науки с явным неудовольствием озирал окрестности.
— Куда мы попали? — спросил Сергей, кивая Вениамину. В ответ тот пренебрежительно фыркнул.
— Насколько я понимаю, это — Древняя Эллада, или, вернее, только ее мифопоэтическая проекция на наше с вами сознание. А попали мы сюда по вашей милости, голубчик… Впрочем, я вас не виню: то, что было задумано, все исполнилось в срок. Вы верите в предопределение?
— Подождите! — спохватился Сергей. — Так мы что, умерли?!
— Ха! Умерли, и не один раз, батенька. Мы уже проплыли по Подземному Нилу и побывали на экскурсии в Городе Напрасно Умерших… Вы что, не помните, как загнали свою «Волгу» под панелевоз?
— Но это же был сон!
— Мне вас искренне жаль, но… все это было на самом деле… Кстати, вы не видели Лялю?
— Вашу жену? Нет.
— Похоже, она поторопилась туда, — Вениамин кивнул головой, указывая на угольно-черный провал в толще горы. — Думаю, эта пещера ведет прямо в Аид. Предлагаю спуститься.
— Да подождите вы, в самом деле! Дайте разобраться!
— Хорошо, давайте рассуждать логически. Помните, в машине вы говорили о «колесе сансары»?
— «Родишься вновь прорабом»?
— Верно. «Родишься вновь, на колкости горазд». Мы с вами совершили экскурс в мифопоэтические парадигмы древних религий. В «Розе Мира» это звучало бы иначе: «странствие в трансмифах метакультур». И наши с вами посмертные воспоминания свидетельствуют в пользу догмата о бессмертии души. Может, мы прожили на Земле не одну, а несколько жизней. К тому же наши с вами пути могли неоднократно пересекаться в прошлом… Взгляните на бабочек: это наши души-астралы. Ваша — траурница, моя — перламутровка. Не зря древние греки изображали на надгробьях череп и кости, как символ бренного тела, и летящую бабочку — как символ бессмертной души.
— Ваше? — спросил Сергей.
— Из неизданного при жизни, — мрачно пошутил Вениамин. — Итак, к чему я клоню… Я хочу доказать вам, закосневшему в материализме, что мы — люди — живем практически вечно и неоднократно являемся в
