значит, что могут быть внесены дополнительные коррективы.
— Какие именно?
— Я полагаю, коррективы целенаведения.
Гром помолчал, раздумывая.
— А куда ракеты нацелены сейчас?
— К этой информации у меня доступа не было.
— Значит, время старта и цели нам неизвестны…
— Прояснить ситуацию может только портфель берлинского курьера.
— Неужели ждать у моря погоды?! Действовать надо, а не курьеров дожидаться, иначе нас тут всех перещелкают, и крышка.
— До курьера мы еще доберемся, а пока — Штурм стоял на своем, — важно успеть совершить кучу мелких пакостей. Вот я и предлагаю: разделиться на две-три группы и начать действовать одновременно в разных местах. Начать с малого: лишить Моллера связи и управления. Взорвать железнодорожное полотно и емкости с горючим. На панику рассчитывать нечего, но неразбериха получится, что надо.
— Постой, но, по схеме, кабель управления находится в штольне на отметке 15 метров. Как до него добраться?
— Придется рискнуть мне. Только я смогу проникнуть туда без шума. У меня спецпропуск.
— Пойдешь один?
— Ну, я же не могу всех твоих орлов по своему пропуску провести! А твои люди займутся остальным. Связисты и саперы есть?
— В избытке. Лишь бы только фрицы раньше времени не запустили ракеты!
— Нет, немцы — народ дисциплинированный. Будут ждать приказа до последней возможности. Ну, а уж если сильно их прижать, конечно, кнопку нажмут. Наша задача на ближайшие сутки — пакостить, но в меру, палку не перегибать. Ты согласен, майор?
Гром, вздохнув, кивнул головой.
— Согласен.
— Значит, надо разбить людей на тройки. Ты своих людей знаешь, тебе и карты в руки. Прикинь, кто где будет полезней. Одна группа займется подрывом емкостей с горючим, а две другие нашумят на железной дороге. Все три акции необходимо начать в одно время. Сверим часы. На моих восемь ноль семь.
— На «железку» пойдут Маркин, Арбатов, Коробко. Это первая группа, а вторая — Кислов, Полонский, Лугин. Горючее сожгу сам. Беру с собой Зуева, Рябых и Пономаря.
— Начнем в 10.00, раньше вам никак не успеть. Встречаемся здесь же через сутки или на дороге к аэродрому вот в этом квадрате. Мои танки будут сопровождать машину курьера. Думаю, возьмем его без осложнений. А теперь зови своих старших, надо показать на схеме безопасные пути подхода к железной дороге, где остались коридоры в минных полях и где слабее охрана.
Гром позвал Кислова и Маркина.
— Ударить можно вот здесь и здесь, — сказал Штурм, водя карандашом по схеме минирования железнодорожной ветки. — Тут безопасные подходы к полотну со стороны леса. Они оставлены специально для патрулей и на местности обозначены вешками.
— Кстати, о патрулях, — сказал Гром. — Где и сколько?
— По три парных патруля на каждый километр, — ответил Штурм. — Могут быть с собаками. Во время смены патрулей от переезда до подземных складов ходит бронедрезина. В местах ограниченной видимости поставлены вышки с пулеметными гнездами. Подойти к насыпи будет сложно.
— Понятно, что сложно, — недовольно хмыкнул Гром. — Какое расстояние от леса до насыпи?
— Двести метров. Местами чуть больше.
Кислов насупился и спросил:
— Что же получается: двести метров по минному полю под кинжальным огнем?
— Двое прорываются, третий их прикрывает, — пояснил Штурм.
— Под огнем противника начнут рваться мины, — покачал головой Маркин. — Считаю, что у минеров нет шансов добежать до «железки».
Штурм вздохнул и исподлобья взглянул на Грома, как бы говоря: «Твое слово, командир».
— Значит, так, — обратился Гром к Кислову и Маркину. — Я начинаю первым, — по обстановке, — а вы подхватываете. Такой немцам фейерверк закачу, что на ваше появление они и внимания не обратят. Только раньше меня не начинать.
— От складов до переезда километров пять, не меньше. А нам с Кисловым нужно не только добежать, но и осмотреться! — сказал Маркин.
— Я дам вам фору для выхода на огневой рубеж, — сказал Гром. — Двадцати минут хватит?
— Вполне, — ответил Маркин.
— Курт, а почему вы предлагаете начать ровно в десять часов? — спросил Кислов.
— Сегодня в десять прибывает состав с комплектующими для ракет. Момент для проникновения на склад самый удачный. Грех было бы его упустить, — ответил Штурм.
В это время в проеме входа возникла фигура сержанта Полонского.
— Командир, надо уходить! Немцы!
Майор и капитан переглянулись.
— Действуем, как решили, — сказал Штурм. — Забирай все схемы, оторвемся от фрицев, — они тебе пригодятся.
— Где немцы, сколько? — одновременно с Паулем крикнул Гром.
…Два взвода под командой гауптштурмфюрера Клоха полукольцом окружали территорию заброшенного лагеря. Шедший в авангарде Клох сразу заметил людей в камуфляже, выбегающих из углового барака, и приказал открыть по ним огонь. Вот упал первый сраженный диверсант, остальные залегли, но это не беда: долго эта горстка русских продержаться не сможет. Их шансы на победу так малы, что ими можно пренебречь.
8
Около двух часов провел Алекс в напряженном ожидании. В голове роились нехорошие мысли. Успеет ли Хельга освободить его раньше, чем гестаповец узнает, что его обвели вокруг пальца? Может быть, с Хельгой что-то случилось? Неужели ОТТО не смог защитить ее и уберечь возвращаемый модуль? Неужели надежды на спасение нет?
С легким щелчком отворилась дверь, и в комнату, где уже сидели два дюжих солдата, вошел Ренке в сопровождении неприятного неряшливо одетого субъекта, сломанный нос которого украшало золотое пенсне.
— Знакомьтесь, Химмель, это доктор Эйхман, он пришел вправить вам мозги!
— Как вы смеете так разговаривать! — Алекс умело разыграл гнев.
— Играете роль до конца? — усмехнулся Ренке. — Похвально. Однако мне кажется, вы перестарались. Переиграли себя самого. Хотели потянуть время? Вы были так убедительны, когда требовали немедленно навести о вас справки! Вы талантливы, как актер, посмотрим, насколько вы серьезны, как разведчик.
— Вы заблуждаетесь, считая меня шпионом! — немного успокоившись, сказал Алекс.
— Ага, значит, вы больше не будете меня убеждать, что вы — Алекс Химмель, пилот Дорнбергера?
— Я не имею ни малейшего отношения ни к вермахту — в целом, ни к люфтваффе — в частности. Но меня действительно зовут Алекс Химмель, и это все, что я намерен вам сообщить.
— Посмотрим, — усмехнулся Ренке. — Доктор Эйхман думает иначе…. А вы хорошо говорите по- немецки!
— Я — немец!
— А воспитывались в России?
