– Что же это такое? Вы никак хотите пытать меня водой? – спросил Ле-Мофф с испугом.
– Да, – отвечал он.
– Уф! Я никогда не любил этого напитка и, пожалуй, еще занемогу по вашей милости.
– Так лучше сознайтесь, – послышался приторно-сладкий голос из темного угла.
Ле-Мофф повернул голову в ту сторону и увидел маленького невзрачного человечка, который, сидя на табурете, разложил листы чистой бумаги на коленях и обмакивал перо в чернильницу, висевшую на пуговице сюртука. Очевидно, это был канцелярский чиновник.
– Да в чем же сознаваться-то? – спросил он.
– Какие были твои помощники…
– У меня не было помощников.
– В таком случае начинайте, – сказал чиновник, обращаясь к человеку с ведром.
Поставив ведро на пол, тот поднес воронку к губам Ле-Моффа.
– Говорю вам, что я не терплю воды; нельзя ли заменить ее вином? Я заплачу вам за это, сколько хотите.
– Полно, раскрой рот, – сказал палач резко.
Ле-Мофф понял, что сопротивлением можно повредить дыхательные органы. Ему всунули трубу воронки в самую глотку, так что путь к желудку был просторен.
По окончании предварительной операции палач подал знак двум помощникам, которые стали поддерживать один воронку, другой голову пациента. После этого вода свободно полилась ему в горло.
– Друг мой, не хотите ли сознаться? – спросил чиновник кротким голосом.
Ле-Мофф был слишком занят, чтоб отвечать: ему приходилось, не шевелясь, глотать все, что было в воронке.
Когда вытащили трубку из его горла, Ле-Мофф сделал такой глубокий вздох, что, кажется, тигры тронулись бы его страданием, но люди не знают пощады.
– Ну, что вы теперь скажете, друг мой? – спросил чиновник вкрадчивым тоном.
– Мне нечего говорить, – отвечал Ле-Мофф, которого начинало беспокоить большое количество холодной воды, журчавшей в его груди.
– В таком случае продолжайте, господа.
– Опять этот противный напиток?
– Надо выпить все ведро до дна.
– Невозможно! – воскликнул Ле-Мофф, измерив одним взглядом все количество страшного напитка.
Напрасно поворачивал он голову справа налево, слева направо – трубка была пропущена ему сквозь зубы прямо в горло.
Малое познание в анатомии еще раз убедило его, что лучше оставаться неподвижно-покорным.
Воронка опять наполнена до краев, и вода потекла во внутренности разбойника, который почувствовал себя разбухшей губкой. Лишившись сил, он в изнеможении опустил голову.
Один из помощников Парижского господина дал ему понюхать из склянки, и Ле-Мофф медленно открыл глаза.
– Ну что же, любезный друг, сознавайтесь, – сказал сладкогласый чиновник.
– Это вам легко говорить! – сказал Ле-Мофф, побагровев от ярости.
– Предупреждаю вас, ведро еще далеко не опорожнено.
– Ничего не скажу.
– Так-таки и ничего? Ой! Лучше говорите.
– Нет, тысячу раз нет!
– Однако какой же ты крепкий! – сказал чиновник, меняя тон.
– Желал бы я видеть вас на моем месте, мой сердечный друг! Кстати, цвет вашего носа не выявляет особенной наклонности к напитку лягушек.
– Кажется, ты еще и шутишь?
– Еще бы! И как же вы ошибетесь, если я заговорю.
– Что это значит?
– Черт возьми! Как мне хочется говорить.
– Говори же.
– Нет, не стану.
– Хорошо! Так ты наглотаешься у меня воды, хотя бы пришлось тебе лопнуть! Эй, вы, продолжайте свое дело.
– Остановитесь, я скажу! – закричал Ле-Мофф, лишь только увидел, что над его головой закачался роковой конец воронки.
Чиновник обмакнул перо в чернила и устремил на своего пациента глаза, полные самодовольства.
– Пишите, любезнейший господин! К делу! Я раскаиваюсь, что рассердился на вас; вы достойнейший и усерднейший судья, преисполненный милосердия к несчастным; я буду помнить вас до конца жизни, потому что надеюсь выбраться из этой бедственной трущобы, и благословлять имя ваше до старости лет. Как вас зовут?
– Господин Трипье, – отвечал чиновник скромно, – но пора уже сказать…
– Хорошо, записывайте же, что я нанес удар по внушению одного важного и могущественного вельможи…
– Кончайте же!
– Его светлости герцога…
– О небо! Такая важная особа!
– Разве я назвал его?
– Нет еще, какого же герцога?
– Герцога де-Бара.
– Как? Герцога де-Бара! – воскликнул чиновник, вне себя от удивления.
– Прибавьте же – фаворита монсеньора кардинала Мазарини.
– Неужели это правда?
– Пускай допустят меня на очную ставку с двумя его служителями; один из них хорошего дворянского рода Мизри, другой гнусный лакеишка по имени Гондрен. Тогда сами увидите.
– Прекрасно! Прекрасно! – закартавил чиновник.
– Можно ли его спустить? – спросили помощники.
– О, вас, кажется, это дело очень забавляет? – спросил чиновник.
– Разумеется, спустить, и скорее поставьте меня на ноги перед моими верховными судьями; признаюсь, их лица гораздо утешительнее ваших.
Бандит был снова приведен в верховное судилище, которое единодушно вынесло ему приговор: быть повешенным.
– Повешенным? Но какая же выгода для меня после того, как я добровольно сознался?
– Тебя следовало колесовать живьем, – сказал один из судей.
– Благодарю покорно! Так вот что мне выхлопотали кардинал и его поверенные! Ах, господа судьи, напрасно посылаете вы меня на виселицу; клянусь вам, я за один пистоль готов был убить Мазарини.
Сторож приказал ему молчать.
– Господа члены верховного судилища, – сказал президент, этот бедняга, мне кажется, одушевлен наилучшими патриотическими чувствами, это внушает мне желание просить вас о снисхождении для того, чтобы облегчить ему переход из жизни в вечность.
– Милостивейшие государи, – подхватил Ле-Мофф, – если дело идет о переходе, то я предпочитаю виселицу другим казням: у меня был товарищ, который три раза был повешен и всякий раз утверждал…
– Молчать! – прикрикнул президент.
Судьи совещались несколько минут; потом президент махнул рукой, и Ле-Мофф, окруженный солдатами, был выведен из присутствия.
– Куда мы идем? – спросил он не без мрачного предчувствия, когда увидел, что его повели не в
