Джерри прищурился, силясь разглядеть знаки в самом низу стены.
— Удивительно, — сказал он. — Не видел ничего подобного с… Даже уже не упомню с какого времени.
— Видишь, я догадался, что это что-то интересное, — бросил Желаги, обращаясь к Делорм. И потом обратился уже к Джерри: — И что это значит? Сможешь перевести? Вот здорово-то!
— Думаю, смогу. — Джерри ткнул пальцем в три ряда стрел. — Видите вот это? Это обозначение пространства. А это — времени. Да, совершенно точно. Это означает: «Встретимся у магазина «Тим Хортон» в три часа в субботу».
— Да пошел ты сам знаешь куда! — возмутился Желаги. — Не может быть такого!
Джерри пожал плечами:
— Возможно, имеется в виду «Старбекс». Я ведь давно не упражнялся в знаках.
Делорм покачала головой:
— Хорошо, Джерри. Спасибо, что приехал.
— О, — воскликнул Желаги. — Понял! Это ты остришь! Ведь на самом деле ты не знаешь, что все это означает, да?
— Не имею ни малейшего понятия, — признался Джерри. — Как это ни поразительно вам покажется, если изображены стрелы и луки…
— Послушай, я ведь не потому, что ты индеец, подумал, — сказал, покраснев, Желаги. — Я позвал тебя, потому что ты в курсе всей этой индейской хреновины. Я помню, как ты вечно таскался с какими-то толстыми книгами про индейскую старину и всякое такое.
— Но знаки эти тем не менее мне совершенно непонятны. Я никогда таких не видел. Луки, стрелы, томагавки — да, но что дает нам основание считать, что это именно индейское? Я не утверждаю, что это никоим образом не может быть связанным с индейскими верованиями. Я просто говорю, что мне это неизвестно. У оджибва ничего подобного нет, это я знаю твердо, как, похоже, нет этого и у восточных и центральных племен. Но за западных индейцев или индейцев США — не поручусь. Просто не знаю.
— А кто бы мог это знать? — тихо осведомилась Делорм. — Если б тебе пришлось расследовать это дело, к кому бы ты обратился за консультацией?
— Может быть, стоило бы задействовать наших спецов-бихевиористов в Орилье. Они и с сатанизмом знакомы, и со всей этой мистической чушью, которую так любят серийные убийцы. Спросите Фрэнка Иззарда. Он толковый парень. — Джерри поймал в кулак мушку, затем смахнул ее, повернулся и стал спускаться вниз.
— Вот чего этому парню не занимать, — сказал Желаги после ухода Джерри, — так это оригинальности. И юмор у него — не как у всех.
13
Вечером Кардинал вернулся в пустой дом. На телефоне мигал огонек сообщения, и когда он нажал кнопку, это оказалась его дочь Келли. Дочери двадцать шесть, она художница и живет в Нью-Йорке. Сообщение гласило, что звонила она просто так — поболтать, имелось в виду поболтать с Кэтрин, не с Кардиналом, но всего вероятнее, ей нужны деньги.
Кардинал достал из холодильника и разогрел пастуший пирог, открыл «Кримор», уселся на кухне с «Алгонкинским магнитом», но потом понял, что не может сосредоточиться на написанном — прочтет в статье несколько строк и тут же перескакивает на что-нибудь другое — другую статью или фотографию.
Смешно, ей-богу, думал он, в пятьдесят лет, уж кажется, можно считать себя взрослым, самостоятельной личностью. И признаться, ему часто хотелось, чтобы Кэтрин куда-нибудь уехала. Он с удовольствием воображал, как станет просыпаться в одиночестве, завтракать один и возвращаться после работы в пустой дом. Одиночество ему казалось привлекательным. Наверное, на него повлияло кино, где часто героем выступает одиночка, чья повседневная жизнь подается как что-то интересное, значительное. В действительности же в отсутствие Кэтрин Кардинал испытывал беспокойство и счастливым себя не чувствовал, можно даже сказать, что он не знал, куда деваться, метался в тревоге. В порядке ли она? Принимает ли лекарство? И почему только он не может пустить все на самотек?
Маленький прибрежный коттедж с дровяной плитой и неправильной формы комнатами был уютным и удобным, и его местоположение, на отшибе, на Мадонна-роуд, тоже играло здесь немалую роль — редко когда что-то нарушало благословенную тишину его дома. Но в этот вечер тишина раздражала Кардинала. Ему не хватало Кэтрин — ее возни с комнатными растениями, ее стереокассет с музыкой Баха, ее болтовни насчет фотографии, рассказов о студентах да и о чем бы то ни было. Ну а Келли, что ж, Келли и не позвонила бы, знай она, что мать в отъезде.
Покончив с ужином, Кардинал набрал номер отеля «Дельта Челси» в Торонто. Его соединили с номером Кэтрин, но ответа не было. Кардинал пытался уговорить Кэтрин приобрести сотовый, но она была против. «Сотовый? — говорила она. — Нет уж, спасибо. Когда я одна, я хочу быть одной. Не желаю, чтобы мне надоедали звонками». Он оставил ей сообщение, что скучает, и повесил трубку.
Возможно, сейчас она фотографирует со студентами, она же упомянула вскользь, что собирается снимать озеро при вечернем освещении. Кардинал надеялся, что она не загуляла сейчас где-нибудь со студентами. Алкоголь плохо сочетается с ее лекарством. Он возбуждает ее, она теряет контроль над собой и перестает принимать свой литий. А в результате хрупкие нити, привязывающие ее к реальности, ослабляются, и наступает катастрофа. Она валится с небес на землю и оказывается на койке в психиатрической лечебнице. Уже сколько раз так было — не сосчитать, но не может же он вечно держать ее на привязи и нянькой ей быть тоже не может. К счастью, когда Кэтрин в хорошей форме, она достаточно благоразумна и знает, чего ей следует избегать.
Кардинал не сводил глаз с телефона. Его тянуло позвонить Келли, но он знал, что она не захочет с ним говорить. Мысль об этом явила в памяти картины из прошлого, когда Келли была маленькой и они жили в Торонто. Вот она в одном из многочисленных торонтских ущелий, по колено в ручье, торжествующе сжимает в руке вырывающуюся лягушку. Вот Келли на смотровой площадке Канадской национальной башни, руки распахнуты, словно она хочет обнять и бескрайнюю синеву озера Онтарио, и синий купол неба. А вот четырнадцатилетняя безутешная Келли страдает от неверности какого-то там хамоватого качка- молокососа.
В детстве Келли Кэтрин все больше лежала в лечебнице, и девочка очень сблизилась с отцом. Растить ее почти в одиночку было очень непросто, но Кардинала заботило прежде всего счастье и благополучие дочери. Кэтрин же посчастливилось найти хорошего врача — Карла Йонаша из Института Кларка. Это был длинноволосый и розовощекий мужчина с седоватой бородой и сильным венгерским акцентом, раньше других нашедший верный баланс между психотерапией и медикаментозным лечением.
Но время шло, и у Кэтрин вдруг началась жуткая депрессия. Приступы мрачной меланхолии становились все продолжительнее, она не вставала с постели, и Кардиналу никак не удавалось взбодрить ее. Казалось, ее опустили куда-то на глубину в ненадежном батискафе, стенки которого вот-вот дадут течь под гнетом ее тоски. А доктор Йонаш был далеко — на год отправился в Венгрию преподавать.
Кэтрин переправляли из клиники в клинику, но улучшения не было. На грани отчаяния и поддавшись натиску родителей Кэтрин, у которых страстная любовь к дочери сочеталась с не менее страстной убежденностью, что все не американское — на порядок хуже, Кардинал устроил Кэтрин в известную клинику «Тамаринд» в Чикаго. Расценки там были такие, что дух захватывало — казалось, не то это шутка, не то кошмарный сон. Оплатить пребывание Кэтрин в клинике из его жалованья нечего было и думать, как нечего было и думать о собственном доме или о том, чтобы расплатиться с долгами.
В то время он уже несколько лет вел в Торонтской полиции дела по наркотикам, упрятывая за решетку наркодельцов — торговцев кокаином и героином. Ему предлагали сногсшибательные взятки только за то, чтобы он смотрел на многое сквозь пальцы. Но Кардинал всякий раз взятки отклонял, и преступники попадали в тюрьму. А в один прекрасный вечер — в вечер, о котором он не переставал потом сожалеть каждый день своей жизни, — он не устоял, и сопротивление его было сломлено.
