Сколь она была отважна, указав ему на нее чуть ли не пальцем. Сколь он был медлителен в понимании этого жеста. Теперь-то он все понимал, это было самое меньшее, что он чувствовал себя обязанным сделать, он понимал даже, что из-за своей явленности в присутствие она чувствовала себя как бы ущербной, неудовлетворенной и все же успокоенной, скинувшей ношу самой себя, не будучи обязана помнить, чем же она была, а попросту подпадая влиянию этого безразличного различия, своей явленности. Он был готов идти вперед по открытой подобной мыслью дороге, предчувствуя, что должен будет ответить, коли откликается на ее присутствие, на точно такое же разоблачение присутствия уже собственного. Но до подобной справедливости ему было еще далеко.
«Она здесь?» — «Ну конечно же, если здесь вы». — «Но здесь ли она?»
«Эта явленность». — «Ваша». — «И ваша тоже». — «Ни та, однако, ни другая».
Секрет, та сдержанность, которая, коли она говорила, заставляла ее медлить с разговором, предоставляя ей в этом различающем промедлении слово.
«Обещала ли я вам когда-либо говорить?» — «Нет, но вы сами, ничего не говоря и отказываясь что- либо сказать, оставаясь связанной с тем, что не говорится, были обещанием речи».
Они не разговаривали, они были ответственны за все, чему еще предстояло быть между ними сказанным.
У него такое ощущение, что он ждет меньше, чем ждал.
Это, думает он, знак переоценки ожидания, порочный знак.
Ожидание всегда распространяется на большее, чем ожидаемое.
Ожидание отбирает у него то одно, то другое — так, что он ничего и не теряет, и не может сохранить благодаря ощущению, что нечто потерял.
У него больше нет сил ждать. Если бы они у него были, он бы не ждал. У него их меньше, чем было. Дело в том, что ожидание истощает силы ждать. Ожидание не истощается. Ожидание — истощение, которое не истощается.
«Я постоянно слышу, как это говорю». — «Вот, возможно, почему вы этого и не говорите. Понимание все удерживает и все в себя вбирает».
Умеет ли, знает ли он, как надо ждать? Не хочет ли знанием, как надо ждать, высвободить принадлежащее ожиданию знание? Тогда он не знает, как ждать.
Умение ждать — словно знание, что дается лишь ожиданием — при условии, что умеешь ждать.
Ожидание, дневной путь, ночной путь. * * *
«Дорога еще дальняя». — «Но нас далеко не заведет». — «Приведет нас как можно ближе». — «Ведь близкое дальше всякого далека».
Как будто она несла в себе силу близости. Далеко — когда она стоит у дверей, — непременно близкая и все время приближающаяся, но и рядом с ним, только близкой все еще и являясь, близкой и, еще ближе, целиком отдаленной той близостью, которую она выявляет. Когда он ее держит, он касается той силы приближения, что собирает воедино близость и, в этой близости, все далекое и все наружное.
«Вы близки, она только присутствует». — «Но я только близка, тогда как она — само присутствие». — «Да, верно, только близки, не буду отрицать этого „только“. Ему я и обязан тем, что вас тут удерживаю». — «Поскольку меня держите?» — «Ну да, и вы тоже держите меня». — «Я вас держу. Но вблизи от кого?» — «Вблизи: вблизи от всего, что близко». — «Близко, но не обязательно от вас или от меня?» — «Ни от того, ни от другого. Но так и надо. В этом-то и заключена красота влечения: никогда вы не будете достаточно — и никогда слишком — близки, всегда, однако же, удерживаясь в смычке друг с другом».
Удерживаемые и влекомые этой смычкой. Влечет не что иное, как сила близости, которая удерживает во власти влечения, никогда не истощаясь в присутствии и никогда не рассеиваясь в отсутствии. В близости, касаясь не присутствия, но различия.
«Близкая, даже если не говорю?» — «Предоставляя тогда говорить близости». Говорило в ней не что иное, как приближение, приближение речи, речь приближения, да еще всегда к речи в речи приближаясь.
«Но если близка я, то и вы тоже». — «Конечно. На самом деле этого, однако, не скажешь». — «А что скажешь?» — «Что я тут». — «Тогда как я на самом деле не тут?» — «Вы здесь, поблизости. Такова ваша привилегия, такова истина влечения». Влечение, то, каким образом приближение, приближаясь, на все отвечает.
«Так, значит, мы никогда через близость не переступим?» — «Но всегда встречаясь поблизости».
Она стоит у двери; неподвижная; она явно на него смотрит. Быть может, это единственный момент, когда он уверен, что ей следует его обнаружить, оставаясь при этом в неведении, что же означает для нее сам факт быть там и как она его видит: какого-то только что смутно примеченного ею со своего балкона мужчину; в порыве почти необдуманного раз/сражения она спросила у него о смысле жеста, сказать о котором явно было нечего. Она наверняка отдает себе в этом отчет, едва успев войти — по-видимому, не постучав, это пункт, по поводу которого он должен будет позже ее расспросить, но вежливость подобного рода не вяжется с пылким характером ее поступка. Если даже предположить, что раздражение — единственный тому мотив. В это трудно поверить. В данное мгновение она точно так же кажется и смущенной; возможно, мыслью о недоразумении, каковое может проистечь из подобной, вряд ли оправданной и по меньшей мере поразительной инициативы; отсюда и изумление, которое является наиболее очевидной чертой ее присутствия, той чертой, что привела бы в замешательство и его самого, если бы с безмятежной юношеской уверенностью он не был бы готов не видеть в ее приходе ничего необыкновенного. Изумление заметно; оно столь естественно воспоследовало за гневом, что последний, кажется, совпадает с резкой, замкнутой его стороной; то ли она его испытывает, то ли выказывает — в своем удивительном присутствии, поразительном еще и потому, что оно делает неуместным совсем другое присутствие, — в такой степени, что уже он должен чувствовать себя в этой комнате, которую на мгновение делит с ней, вторгшимся сюда чужаком. Это ощущение вторжения его лишь едва задевает. И не думая уступать ей место, он испытывает холодное ликование охотника, когда западня сработала и предоставляет в теперь уже несомненной близости желанную добычу. Вряд ли его должно занимать в этот миг что-либо, кроме мысли, что она там и он ее больше не отпустит.
Как он уже заметил, это довольно длинная, ненормально узкая комната; но из-за ее присутствия с краю этой отчасти схожей с мансардой комнаты та приобретает вид коридора — присутствие это подчеркивает непропорциональность ее измерений.
Подозревать близкое ее знакомство с комнатой заставляет то, что войдя сюда — вероятно, не постучавшись, и столь резко, что уже у него возникает впечатление, будто вошел к ней, застав ее в позе удивленной, смущенной, негодующей неподвижности, он сам, — она не смотрит, даже бегло, вокруг себя (как не преминул бы поступить тот, кто пришел в незнакомое место), а ограничивается в точности тем единственным направлением, в котором существенно, чтобы она повернулась. К нему. Вполне естественно. При условии, что приходит она, как раз чтобы его увидеть, а не по каким-то другим, пока что ускользающим от него причинам, удовлетворительнее оправдавшим бы ее поступок: если, например, она воспользовалась этим предлогом, чтобы проникнуть в комнату, с которой ее связывает воспоминание о каком-то предшествующем эпизоде, откуда и ощущение знакомства, близости, но также и распознанного вроде бы им недопонимания между ней и окружающим. Может статься, ее присутствие, знак, который он ей адресовал, авансы, которые выдал, внезапно пробудили некое прошлое, к которому она испытала, не сумев его сразу обуздать, влечение, или же, еще проще, имело место недоразумение и она издали приняла его за кого-то, кого уже встречала, а теперь обнаруживается, что он — не тот, кого она опознала, хотя и сохраняет с этим лицом определенные черты сходства, достаточно волнующего, чтобы помешать ошибке тут же полностью раскрыться. Естественно, он свободен верить, что, как будто машинально и по обязанности отвечая на его
