«Так и происходит?» — «Нет, так не происходит».
Он слушает на расстоянии, что они говорят; удаленность, которую ему предписали, чтобы их слышать, сами их речи. Между этими речами — никакого согласия, никакого разногласия, а (и это болезненно его задевает) спокойный поиск равной меры. Все время отличные — и все же наравне, говорящие вблизи этого равенства, говорящие, имея в виду то, что должно их уравнять.
Их речи еще не уравниваются, даже если и говорят то, что в равной мере соотносит их друге другом.
Словно они ищут уровень, на котором они, равноправные речи, установили бы между собой молчаливое равенство, то равенство, которое пробивается на свет в самом конце.
Речь песка, ропот ветра.
«Так и происходит?» — «Нет, так не происходит». — «Что-то, тем не менее, приходит».
Ликование, чистый порыв идти, который в услужливой речи несет их обоих к тому, что уклоняется.
В том месте, где они находились, все еще пытаясь связать себя какими-то отношениями. Даже без слов, даже без движения, все время разговаривая, все время двигаясь, безо всякого желания незаметно желая друг друга.
«А как там история?» — «От истории, наверное, в настоящий момент осталось уже немногое».
Он вспоминает, что она так и остается там без движения, и, пока помогает ей снять, не нарушая неподвижности, какую-то одежду, не дожидаясь, что она перестанет с ним разговаривать, и сам говоря ей: о чем это вы сейчас вспоминаете? он привлекает ее, схватывает, пробегает по лицу, в то время как она выскальзывает, безмятежно открыв глаза, уклонившаяся от присутствия неподвижная явленность. Только ее рука еще и удерживается, рука, которую она покорно ему уступила, жаркая и неспокойная, словно маленькое гладкое существо, копошащееся в поисках пищи.
Перед ним комната, узкая и длинная, возможно, ненормально длинная, так что она простирается далеко наружу в строго ограниченном, хотя и недостаточно уточненном пространстве с заданными ориентирами, двумя косо прорезающими стену окнами, черной протяженностью стола, на котором, как он думает, он пишет, креслом, в котором она по-прежнему сидит, вытянувшись в струнку с ничем не занятыми руками, или же стоит там, у двери. Рядом с ним на диване слегка отвернувшееся тело молодой женщины, он же тем временем вспоминает, что она проговорила с ним большую часть ночи.
«Да, вы многое мне сказали, ваша щедрость была бесконечной». — «В самом деле? Вы могли бы это подтвердить?» — «Я это подтверждаю и подтвержу, когда бы вы ни захотели». — «Этого не может быть. Вдумайтесь. Это было бы хуже всего. Сделайте так, чтобы я не смогла с вами говорить», — «Ну хорошо, успокойтесь, вы наговорили больше, чем я воспринял». — «Я, стало быть, говорила зря. Это хуже всего».
Эта равномерная речь, которую он слышит: ровность, которая, будь она светом среди дня, вниманием среди ожидания, была бы справедливостью среди смерти.
«Среди всех, кому я говорила, я говорила только ему, и если я разговаривала с другими, то только из-за него, или в связи с ним, или забыв о нем». — «Если так, сейчас ты говоришь именно со мной».
Эта равномерная речь, пространная без пространства, утверждающая, не дотягивая ни до какого утверждения, которую невозможно отрицать, слишком слабая, чтобы смолкнуть, слишком покорная, чтобы ее сдержать, ничего особого не говорящая, всего-навсего говорящая, говорящая без жизни, без голоса, голосом тише любого голоса: живущая среди мертвых, мертвая среди живых, призывающая умереть, воскреснуть, чтобы умереть, призывающая без зова.
Эта равномерная, размеренная речь, которую он стремится направить, подчиняясь ее направленности, к самой мере равенства, свету среди дня, вниманию среди ожидания, справедливости среди смерти.
Он знает, что подобной мере причастно ожидание, и в ожидании вступает в его размеренность, даже если ожидание в своем равенстве с самим собой всегда ожидание превосходит.
«Когда ваша речь окажется на том же уровне, что и моя, когда и та, и другая окажутся равны друг другу, наши речи не будут больше говорить». — «Наверняка, но между ними установится безмолвное равенство».
Тихим голосом для себя самого, еще тише для него. Непоследовательная речь, за которой он следует, блуждающая нигде, пребывающая повсюду. Необходимость предоставить ей идти своим чередом.
Беглая речь, за которой они следуют.
Убегающая и уносимая своим бегством к тому, чего она бежит, в то время как о ней не ведая, ее поддерживая, он ширит шаг и остается рядом с ней, уже почти по-предательски от нее отвернувшись, но преданно.
«Он меня привлекал, он меня беспрестанно влек». — «Куда он вас влек?» — «Ну как же, в ту мысль, которая мне забылась». — «Может, вы получше вспомните о нем?» — «Не могу. До чего он мне забылся. Как он меня влечет, тот, кто мне забылся».
Когда она говорит — и ее слова тихо тянутся чередой, в свою очередь скользит, погружаясь в поток размеренной речи, и лицо, — она вовлекает и его во все то же движение завлечения, в котором не знает, кто за ней следует, кто ей предшествует.
Словно, привлеченный безмерным утверждением, он соскользнул к тому пустому пространству, где, ее направляя, за ней следуя, и пребывает в ожидании между «видеть» и «говорить».
Ночь как одно-единственное слово, без конца повторяемое бесконечно тонкое слово.
Эта равномерная, размеренная речь, которую он слышит, единственная вне единства, бормотание и одиночки, и многих, приносящее забвение, забвение скрывающее.
Влекущее, сбивая их с пути, все слова утверждение.
«Так и происходит?» — «Нет, так не происходит». — «Что-то, тем не менее, приходит». — «В ожидании, которое останавливает и оставляет приход чего бы то ни было». — «Что-то приходит, приходя вне ожидания». — «Ожидание — это оставленный покой, который оставляет все приходящее в своем грядущем».
О том, что она ждала развязку этой истории прямо там, где хотела бы благодаря истине выбранных им слов получить доступ к концу, за который он был бы настоль в ответе, что она предоставила бы ему в дар свою смерть, он узнал из ожидания, пытаясь уклониться от этого забвением, ожиданием.
Он спросил у нее: «Вы страдаете?» — «Нет, я не страдаю, лишь позади меня стоит страдание, которого я не выношу».
Он спросил у нее тише: «Но вы же страдаете?» — «Когда вы у меня вот так об этом спрашиваете, я чувствую, что позже, намного позже, страдать смогла бы».
Они двигались, спокойно поджидая в неподвижности ее, явленность. — Которая, однако, не
