взгляд.
Господи! Но так же нельзя! Как это глупо, как не правильно!.. И — как удивительно! Будто после долгого и тяжелого сна наконец проснулась на пороге новых, неизведанных наслаждений.
Вайолетт поняла, что ей необходимо поговорить с ним. Что опасного может быть в прощании? Их судьбы пересеклись на мгновение, а сейчас разойдутся навсегда. Когда-нибудь она с легкой улыбкой вспомнит этот приятный лондонский инцидент.
— Побудь здесь, Термина, — сказала она, — а я схожу посмотрю, что задержало Гилберта.
Тихо шурша юбками по ковру, она пошла вперед. Подойдя к группе людей, среди которых был Аллин, Вайолетт дотронулась до букетика анютиных глазок, прикрепленных к отвороту накидки, и нажала пальцем на защелку.
Букетик упал на пол. Она остановилась, вскрикнула с притворным изумлением, а потом наклонилась, будто желая поднять цветы.
Аллин опередил ее. Он подобрал букетик и с изящным поклоном подал ей.
— Благодарю, — проговорила она чуть слышно. — Я надеялась, что вы…
— Я понял и восхищен вашей сообразительностью. — Глаза его смеялись и от этого сияли еще ярче. — Я просто голову сломал, придумывая, как к вам подойти.
Вайолетт чуть удивленно улыбнулась в ответ, хотя ей было приятно, что он так быстро разгадал ее намерение, и сказала:
— Я только хотела попрощаться. Мы уезжаем на две недели в Бат, а оттуда — прямо в Париж.
— Так скоро!
— Приготовления к войне…
— Да. — Он помолчал, потом неуверенно продолжил:
— Я думал о вашем пребывании в Париже. Скажите, ваш муж не хотел бы, чтобы в Париже написали ваш портрет?
— Портрет? — она бросила на него быстрый взгляд.
— Да. Лучшего места не найти. Я могу порекомендовать художника Делакруа. Он не только талантливый портретист, но еще и близкий мой друг.
— Делакруа? Он известен своими батальными полотнами и… одалисками.
— В ее голосе сквозило легкое разочарование.
— Это так. Но когда ему хочется, он пишет и портреты. Делакруа занимает прочное положение, ведь он — сын старика Талейрана, поэтому власти всегда ему покровительствовали, и это дает ему возможность выбора. Он действительно терпеть не может писать портреты светских дам, так что, возможно, вам придется пойти к нему в мастерскую и попробовать уговорить его. Но, увидев вас, он будет покорен.
— Вы меня пугаете, — сказала она нетвердым голосом.
— У меня и в мыслях этого не было, — тихо ответил он. — И никогда не будет.
Вайолетт с трудом вздохнула — так ей теснило грудь.
— И все же, если… если пути наши больше никогда не пересекутся, позвольте мне пожелать вам на прощание всего доброго.
Он помолчал мгновение, потом чуть пожал плечами.
— Всего доброго? На прощание? — задумчиво повторил он. — Это слова, cara, слишком окончательны для нас.
Он взял ее руку, легко коснулся ее губами, а взгляд его был исполнен надежды. Потом он повернулся и отошел от нее как раз в тот момент, когда в вестибюле появился Гилберт. Когда муж приблизился к ней, Аллин уже продолжал увлеченную беседу с портье.
— Кто это с тобой говорил? — спросил Гилберт, бросая быстрый взгляд в сторону Аллина.
— Никто, — ответила Вайолетт, пристегивая букетик на место. — Просто какой-то джентльмен был так любезен, что поднял мои цветы, когда я их уронила.
Гилберт еще раз взглянул на Аллина, скорчил презрительную гримасу, но ничего не сказал. Подав Термине знак следовать за ними, он взял Вайолетт под руку и повел ее к выходу из гостиницы.
Уже в дверях Вайолетт обернулась. Она знала, что так поступать не следует, но ничего не могла с собой поделать.
Аллин смотрел ей вслед. Он поднес руку к сердцу и едва заметно склонил голову. Лицо было задумчивым, казалось, что его обуревают сомнения. Но покорности судьбе в нем не было.
Какой же он, Аллин Массари, глупец! Это же преступление — продолжать искать встреч с прекрасной американкой! Да его пристрелить мало за его бездумность, если не сказать наглость! Но она так нежна, так хороша, будто создана для его объятий. Он просто не может справиться со своими чувствами.
Он защитит ее, защитит любой ценой, но как противно, что приходится быть столь осторожным. Как бы ему хотелось просто увезти ее с собой, уехать в Венецию. Туда, где волны будут при лунном свете биться о стену палаццо, он…
Но — это невозможно! Если бы проблема была только в ее муже, он бы осмелился. Однако было еще и нечто другое, чему он противился, — ему ни к чему ни сложности, ни связанные с ними опасности. Те дураки, что пытались его убедить, никак не могли этого понять. Они хотели его вовлечь, и им было неважно его мнение. А может, это отец вовлек его тогда, много лет назад?
Он должен освободиться. Тогда… кто знает, что тогда может произойти? Все зависело от того, как будут развиваться события в Париже. А это, в свою очередь, зависело от желания, да и от смелости Вайолетт. Как ей подходит это имя! Ей, такой нежной и застенчивой! И скромной — ведь именно такой была его Вайолетт. Но сейчас ей это не нужно. Вовсе ненужно.
Бат показался Вайолетт убийственно скучным, хотя, возможно, всему виной был дождь, который лил не переставая, делая прогулки по городу невозможными. Каждое утро она безучастно выпивала положенные три стакана тепловатой минеральной воды, и Гилберт сопровождал ее, чтобы проследить за неукоснительным выполнением всех процедур. Она опускала руку в Королевскую Ванну, любовалась головой Минервы и видела могилы тех, кому не помогли целебные воды. Она восхищалась аббатством, осматривала развалины римского акведука, ее возили к Ройял-Креснт, показывали дома, в которых останавливались знаменитости, в том числе и тот дом, где проводил дни изгнания Луи Бонапарт, ныне Наполеон III. Но ничего не задерживало ее внимания.
Вайолетт раздражало все — сырость, из-за которой она все время мерзла, безвкусная еда, размеренный голос мужа, читавшего ей вслух путеводитель, она устала от Гилберта и его привычек, ее не устраивало ни то, как он помадил волосы, ни то, как пил кофе прихлебывая, ни то, как он ежевечерне исполнял свои супружеские обязанности.
Причина ее состояния была очевидна или была бы таковой, если бы у нее хватило смелости признаться себе в этом. Но она не могла этого сделать. Хорошо воспитанная дама, будучи замужем, не думает о другом мужчине, не мечтает о нем. Сколь унизительно для ее мужа и для нее самой было бы сравнивать его с другим мужчиной. Женщины ее круга должны посвящать себя дому и семье, а утешение искать лишь в церкви. Она знала и затвердила эти законы, и нарушить их было невозможно.
Но все же дни тянулись так уныло, что Вайолетт хотелось кричать в голос, а ночами она уже была готова восстать против порядка. Когда ее месячные кончились, Гилберт исполнился решимости проверить действие вод Бата. Он приходил к ней каждый вечер, более того, оставался на ночь и будил ее столько раз, сколько был в силах. Тело ее ныло, настроение было отвратительное, под глазами от бессонных ночей, проводимых в ожидании следующей атаки, появились темные круги. Она молила бога, чтобы муж утомился от собственных усилий, чтобы он пощадил ее, молилась о скорейшем зачатии, надеясь, что недомогания беременности помогут ей уклониться от его внимания.
Но молитвы не помогали.
Однажды ночью Вайолетт нашла наконец то, что принесло ей облегчение. Когда Гилберт потянулся к ней и положил руку ей на грудь, она в то же мгновение представила Аллина, подумала о том, что чувствовала бы, если бы рука была его, если бы это он лежал сейчас рядом с ней. Она пыталась вообразить, как бы он ласкал ее, какие слова шептал бы ей на ухо. Она заставила себя думать, что это Аллин раздвигает ей ноги, что это его она принимает в себя, что она в его объятиях.
Вайолетт задохнулась от обрушившегося на нее наслаждения и инстинктивно задвигалась в такт мужу. Уже после того, как Гилберт замер, она продолжала двигаться в том же ритме, в погоне за неземным
