раскрылись. Что еще вы можете мне сообщить?
Найджел передал содержание разговора между директором и Нитой, который накануне подслушал Меррион Сквайерс, и рассказал о ссоре между Харкером Фортескью и Эдгаром Биллсоном, о чем сообщила ему мисс Финлей. Кое-какие мелочи, отдельные наблюдения он оставил пока при себе: говорить о них Блаунту было рано.
— Да, интересно… Видно, мисс Принс была… э… совсем не простая курочка, отнюдь, — заметил суперинтендант. Он налил себе еще виски с содовой, поднял стакан к свету, посмотрел сквозь него, отпил. — Живительный напиток. Оч-чень живительный… Ну а вы сами-то что думаете о ней? — вдруг спросил он в лоб.
— Попрошу вас! Что это еще за допрос с пристрастием? — возмущенно парировал Найджел. — У меня ведь тоже есть самолюбие! Я как-то никогда не занимался слежкой за своими коллегами… Если я вас спрошу: что вы думаете о сержанте Мессере? А?
— Отличный парень. Энергичный. Честолюбивый. Немного сноб. Умен. Слишком склонен к поспешным выводам. Он, знаете ли, еще молод, а когда ты молод и умен, тебя раздражают детали, ты ищешь решение в самом начале работы и склонен перепрыгивать через необходимые этапы.
— Вы хотите сказать, что он недостаточно основателен?
Блаунта такое высказывание повергло в самое настоящее изумление.
— Мой дорогой сэр, он же специалист, который прошел соответствующую подготовку! Наши работники всегда основательны. Я сказал: его раздражают детали. Он бы не проработал со мной и часа, если бы не умел работать.
— Ладно, скажем так: он человек, обученный быть машиной. И закончим на этом. Но вот об этом-то я и хотел сказать. В нашем Управлении наглядной пропаганды мы все люди, все человеки, по большей части довольно умные и незаурядные, и всех нас обучили, точнее будет сказать, нам пришлось обучиться вести дело на высоком технологическом, в значительной степени механизированном уровне. Первейший принцип нашей пропаганды — ориентация на интерес; но, чтобы поспевать за потребностями людей, нам приходится механизировать пропаганду, разрабатывать подробный, не очень-то человечный порядок воспроизводства человеческих интересов — в нужное время и в больших количествах…
— Завод массовых эмоций? — подсказал Блаунт.
— Если угодно. В таком случае наши сотрудники занимаются воспроизводством естественных эмоций искусственными методами. Хорошо это или плохо? Вы можете определить, как это влияет на личную жизнь?.. Мне кажется, дело кончилось тем, что они стали жить в атмосфере призрачной, нереальной, а это с неизбежностью порождает безответственность в человеческих отношениях.
— Вы говорите о Ните Принс?
— Нет. По правде говоря, я имею в виду прежде всего директора. — Найджел помолчал. — Меррион Сквайерс как-то назвал Ниту плотоядной орхидеей. Он слишком любит пышные фразы. Она… она намного сложнее. Но в одном отношении Меррион прав. Мне кажется, внешность у нее была очень обманчива. «Прелестная блондинка»… Предположим, я назову ее так — и что вы тогда о ней подумаете? Общительное, декоративное, недалекое существо, фотографии таких девиц украшают солдатские чемоданчики. У них блестящие зубы, ноги в милю длиной, фигура, которая может зажечь какое-нибудь небогатое воображение… Вот это и была Нита. На поверхности. Ибо в ней было еще кое-что. Кое-что в глазах и в голосе, что говорило: «Внутри я совсем другая. Огонь я или лед? Тебе хочется узнать? Ну так иди же ко мне и узнай…»
— Ну, и вы… узнали?
— Лично я приглашения не принял. И не знаю, кто принял, кроме Кеннингтона и директора. Брайан Ингл видел в ней божество, Меррион Сквайерс — похотливую сучку. За кого только ее не принимали! Но осмелюсь сказать, все это были домыслы на пустом месте. И по-моему… только по-моему, Блаунт! — не было там ни огня, ни льда, а была заурядная женщина, глупенькая, уязвимая, по-своему хитрая, реально оценивающая собственные чувства, но обманывающая себя в отношении чувств других людей… Ей хотелось иметь свой дом, может быть, детей… жизнь как у всех. Чтоб муженек приходил в пять с работы и чтобы летом две недели проводить в Скегнессе. Мне даже кажется, ей самой вовсе и не хотелось быть сверкающим Одеоном[11], Дворцом Удовольствий, Храмом Тайны…
— Я думаю, нам лучше встретиться завтра утром в ее квартире, если мистер Лейк вас отпустит, — прервал его Блаунт.
— Может быть, она как раз и хотела, чтобы кто-нибудь узнал это, — продолжал свое Найджел. — А вы не находите, что мотивом могло бы быть… — Он остановился, задумался, Потом продолжил: — Это мне напомнило кое-что. Одну странную оговорку, мелочь. Может быть, она ничего и не значит. Я рассказывал вам, что Чарльз Кеннингтон произнес одну фразу, оценивая эскиз Сквайерса: «Зверская морда выглядывает из зарослей бугенвиллии». Через несколько минут миссис Лейк повторила эту фразу слово в слово. Причем после того, как заместитель директора сказал, что эскиз годится для обложки томика Блумзбери. Потом я пытался установить, куда делась капсула. Миссис Лейк сообщила, что в последний раз видела ее на столе, когда Чарльз произнес: «Убийственная морда смотрит из зарослей бугенвиллии». Во фразе, которую она незадолго до этого воспроизвела правильно, изменилось одно только слово… Может быть, это чистая случайность… С другой стороны, это снимало подозрения с ее мужа. Вы помните: если капсула в этот момент все еще лежала на столе, он никак не мог отразить кофе Ниты. Но если она видела, как он это сделал, или подозревала, что это сделал он, а не кто другой, к хотела прикрыть его, то это как раз та ложь, которую могла сочинить умная женщина. И в этом случае маленькая оговорка «убийственная» может свидетельствовать, что было у нее на уме.
— Ну ладно… Для меня это сложновато, — сказал Блаунт, поднимаясь, чтобы уйти. — Совсем поздно уже. Мне пора. Очень интересно было с вами беседовать, Стрейнджуэйз. Весьма вам обязан. И если вам доведется завтра часов в десять оказаться на Диккенс-стрит, девятнадцать… — У дверей Блаунт обернулся еще раз.
— И не забудьте: ее муж не был единственным, кого показания миссис Лейк поставили вне подозрений.
В ГНЕЗДЫШКЕ УЮТА И ЛЮБВИ
— Так вот оно, это гнездышко! — Найджел с любопытством осмотрелся.
Была половина одиннадцатого утра. Найджел пришел в министерство даже раньше обычного и сразу сел за работу. Быстро закрыв не законченные накануне дела, он пошел к директору. Джимми Лейк сидел в своем кабинете, беседуя с офицером безопасности мистером Эдкоком, толстым, веселым, вечно немного сонным экс-полицейским, которому с того самого дня, как его назначили на этот пост, не приходилось заниматься (если не считать прошлогодней эпидемии хулиганства, когда кто-то начал резать пальто на вешалках) ничем, кроме случаев мелких краж.
— Да, Найджел? — обернулся к нему Джимми Лейк.
Он выглядел совершенно измотанным и обеспокоенным. Найджел передал ему просьбу суперинтенданта Блаунта.
— Ну конечно, — сказал Джимми. — Оформите это как служебную командировку. И если вы не против, я бы воспользовался вашим кабинетом. Мне сейчас в этой комнате очень не по себе…
Они перекинулись еще несколькими словами. С Эдгаром Биллсоном опять проблемы, пожаловался директор. Он должен в конце недели уйти в отпуск, а полиция просила, чтобы никто из присутствовавших вчера в кабинете Джимми пока не покидал Лондона. Следствие, как бы тактично и разумно ни вел себя суперинтендант Блаунт, всерьез осложнит работу управления. А тут еще одно идиотское происшествие: потерялась секретная папка. Но Найджел пусть пока об этом не думает: пропажей займутся мистер Эдкок и канцелярия.
Уходя, Найджел сообщил мисс Финлей, что в его комнате будет работать директор.
— Предупредите в канцелярии, чтобы все телефонные звонки для него переключили на мой номер. И приласкайте его, хорошо? Он совершенно убит.
