Он протянул косяк, но Тони помотал головой.
– Нет, не буду, а то твоя мать засечет.
– Что?
– Скоро придут твои родители.
– Ну да, я же их приглашал.
– Не хочу, чтобы они плохо обо мне думали. Что я им скажу, если они увидят меня курящим травку?
– Ты сам только что ввез контрабандой в их страну две тонны наркотиков.
Тони опять пожал плечами.
– Но они-то об этом не знают.
Дэвид покачал головой. Да, не знают. То есть они, естественно, знали, что у них с Тони общий бизнес.
Думали, что-то связанное с языковыми школами. Им нравилось, что сын сочетает в себе интеллектуала и предпринимателя. Хотя однажды они спросили его, почему все их языковые школы находятся в Ливане. А с тех пор, как он отсидел шесть месяцев за наркотики, он уже не мог избавиться от подозрительности с их стороны.
В церкви иезуитов на Фарм-стрит было два входа. Главный, с витражами над узорчатой аркой, – с улицы, маленький же находился на задней стороне и выходил в парк на Карлос-плейс. Дэвиду пора было идти встречать гостей. Он решил проскользнуть с заднего хода.
Тони толкнул его:
– Твой шафер.
Он указывал на молодого парнишку, Бэббэджа, который как раз выходил из задней двери в своем ярком блестящем кушаке. Он так и бросался в глаза, но даже если бы Дэвид его и не заметил, то уж точно догадался бы по пренебрежению в голосе Тони, что речь идет о его будущем шурине.
– Постарайся вести себя прилично, ты, голова в полотенце.
Тони рассмеялся. Это в Бейруте они услышали такое выражение от одного американца, который честил на чем свет стоит, кажется, ситуацию с заложниками в Иране, да, скорее всего, это было как раз в то время. По его высказываниям выходило, что американцам все равно, что перс, что араб, по крайней мере, этот всех валил в одну кучу. Тони с Дэвидом развлекали тогда группу ливанских политиков за стаканчиком в баре отеля 'Хилтон' или какого-то другого такого же небоскреба и только что пустились в разгульное бретерство в духе Джона Уэйна[3]. Но тут все примолкли и обернулись поглазеть на этого залихватского янки, а потом дружно рассмеялись. Теперь уже Тони имитировал ксенофобию.
– Ты, вонючая английская пакля. – Потом, напустив на себя педерастический вид, помахал рукой Маркусу Бэббэджу: – Э-эй, приветик.
Маркус улыбнулся в ответ, но, как только Дэвид стал передавать косяк, сразу замахал рукой, изображая сигнал 'Стоп' и беззвучно произнося это слово одними губами. Дэвид решил было, что за ним следом идут его родители, но то был всего лишь отец Чарлз Стэндиш.
Маркус повернулся к священнику и сказал:
– Наверное, нервишки у него пошаливают, последние минуты все-таки. Может, оставить его пока глотнуть свежего воздуха?
Отец Стэндиш ответил:
– Тебя ждут обеты, сын мой. Как говорится, преисполнись страхом Божьим.
И взгляду Дэвида предстал частокол искусственных зубов.
– У вас еще уйма времени, мистер Рэмсботтом, просто уйма.
Священник произнес фамилию Дэвида таким тоном, словно у них с Маркусом Бэббэджем это было старой шуткой. Дэвид резко обернулся и успел заметить, как Маркус усмехнулся, хотя обычно из-за своей чрезмерной вежливости никогда не смеялся.
– Я готов, давайте приступим, – ответил Дэвид.
Он бросил косяк на землю и проследовал за священником по мраморному коридору в глубь храма. Одно было хорошо – это последний раз, когда он видит отца Чарлза. Тому стукнуло уже где-то семьдесят пять, и он был ужасным занудой, к тому же для своего возраста страшно обидчивым. Как только Дэвид увидел его, то сразу понял, что перед ним маразматик. Священник пустился во все тяжкие, пытаясь объяснить линию Церкви по поводу контроля за рождаемостью. Например, причина № 1: чем больше у вас детей, тем меньше вы будете страдать при безвременной кончине одного из них, если того, не дай бог, собьет машина. Или вот причина № 2: возьмем Вивальди, который был самым младшим из семнадцати детей. Как угадать, который из ваших отпрысков окажется гением? Так что надо рожать и рожать. Его речи поразили даже Анабеллу, а она-то была рьяной католичкой. В пользу отца Чарлза говорило лишь то, что самого его вроде как не убеждали собственные доводы. Он начинал полушепотом, а заканчивал такой жестикуляцией, будто отмахивался от своих слов, не желая подчиняться собственной логике. Руки его, как и все тело, были холодными и дряблыми. Дэвид, однако, заметил, что священник стал куда как резвее с появлением Маркуса Бэббэджа.
Отец Чарлз слонялся в одиночестве из одного конца храма в другой. Походочка у него была еще та: словно он ходил на высоких каблуках, к которым еще не привык. Дэвид чувствовал, как поп злится. Конечно, священник не виноват, что ему предписано инструктировать молодых, прежде чем давать добро на католическую свадьбу. Таковы правила для всех английских католиков. А Дэвид считал себя таковым, во всяком случае отмечал это в соответствующей графе при заполнении всяких анкет. Одно время, правда, он ставил 'нет' в графе 'конфессия', но это было в тюрьме, там он старался не выглядеть претенциозно и контркультурно. Именно поэтому он никогда не причислял себя и к буддистам: не дай бог, еще примут за наркомана. Десять лет назад, когда Дэвид впервые отправился за границу, он написал в анкете 'буддист' и в результате подвергся на таможне обыску с раздеванием.
