Отец Чарлз все не появлялся, да и Анабелла тоже куда-то запропастилась. Дэвид не хотел смотреть на часы, полагая, что это входит в обязанности свидетеля. Но все же взглянул: опаздывают на двадцать минут. Хор и особенно сопрано старались вовсю, но ведь не ради пения они здесь собрались. Все ждали основного действия.
Тони сидел рядом с Маркусом. Он перегнулся через его плечо и, шлепнув Дэвида по коленке, сказал так громко, что его голос отозвался во всех уголках храма:
– Похоже, она тебя кинула.
Дэвид покивал головой: ну-ну. Помалкивал бы лучше, горластый ублюдок. Но вслух ничего не сказал, а только стрельнул в сторону Тони косым взглядом, которого тому, похоже, вполне хватило, чтобы уняться.
– Прости, – сказал Тони. – Может, мне выйти на улицу и посмотреть?
– От этого она быстрее не появится.
– Но ведь...
Тони пожал плечами. Он не мог бездействовать. Жестами он стал показывать, что надо бы как-то ускорить процесс, он мог бы вмешаться, поторопить или подмаслить, чего бы это ни стоило.
– Ладно, иди, – сказал Дэвид. – Может, мне от этого полегчает.
– Ну да, я и говорю, – расплылся Тони и вскочил с места.
Вместо того чтобы обойти скамьи, он двинулся прямо через центральный проход. До Дэвида то и дело доносился его шумный голос:
– Здравствуйте, миссис Рэмсботтом. Какая у вас красивая шляпка!
Через плечо Дэвид видел, как Тони уже мило болтает с его матушкой. Та вовсю улыбалась, жадно вглядываясь в его бархатные карие глаза и синеватые губы, в решительную складку у его рта, еще более упрямую, чем будь он даже младшим братом Омара Шарифа[4]. Дэвид чуть было не застонал, но вовремя переключился на какой-то мотивчик. Он стал без слов подпевать хору, похоже, какие-то итальянские песни.
Маркус Бэббэдж вытянулся вперед:
– Ты не волнуешься?
– Какой смысл? – повел головой Дэвид. – Невеста, наверное, хочет заставить нас подождать.
– Да, наверное. Но я-то тогда почему так волнуюсь?
– Ты тоже можешь сходить посмотреть, если хочешь.
Маркус оглянулся и выжидающе посмотрел на дверь. Дэвид перевел взгляд на ризницу, откуда в недоумении выглядывал отец Чарлз. Дэвид попытался изобразить бровями что-то типа 'ни черта не понимаю', и старик, вероятно, сообразив в чем дело, кивнул и снова исчез.
Глядя через плечо, Дэвид попытался отыскать глазами Тони. Его нигде не было, но зато появилась Карен, стремительно вбежавшая в узкой юбочке и белых туфлях на каблуках. Похоже, что-то произошло. Как только она ворвалась в ужасном волнении, сметая с лавки лилии, Дэвид сразу же заподозрил неладное.
– Там оцепление!
– Что?
– Оцепление!
Она, задыхаясь, смотрела ему прямо в глаза, ведь это из-за него теперь у всех будут неприятности.
– Копы?
Маркус Бэббэдж помотал головой, будто стряхивая что-то:
– Ах ты, блин! Чертовы свиньи...
Дэвид все смотрел назад в сторону придела. Тони уже, наверное, сбежал. Не было смысла отлавливать его у главного входа. Он вышел через заднюю дверь в парк... а потом? Наверняка попался. Да, скорее всего, они схватили его прямо за парком.
Дэвид хлопнул себя по лбу.
– Ну, конечно же, будет оцепление, ведь сегодня снимается какой-то грандиозный фильм на Гросвенор-сквер, я совсем забыл. Вот и все. – И он усмехнулся, глядя на Маркуса, а потом добавил: – Изображают демонстрацию возле американского посольства, ну, против Вьетнама.
Маркус был ужасно взволнован, но, уцепившись за мысль насчет фильма, вздохнул с облегчением.
– А ты откуда знаешь? – спросила Карен с явным подтекстом: ты один знаешь, хотя никто даже и не слышал.
– Отец Чарлз мне говорил, – ответил Дэвид. – Наверное, надо посмотреть, может ли машина Анабеллы сюда подъехать.
Он встал, улыбнулся своим родственникам, сидящим по левую руку от него, затем направо – родственникам Анабеллы. Различия между ними уже почти не замечалось – те же причудливые шляпки, одинаково красные лица у стариков и невообразимые прически у молодежи. Все они смотрели на него в ожидании, и в глазах у них читался один и тот же вопрос: 'В чем дело?'
Дэвид широко улыбался, пока не устал, и тогда уже успокаивающе махнул рукой. Хор затянул 'Иерусалим' – наконец хоть что-то на английском. Дэвид узнал эту вещь еще по вступлению и запел одновременно с сопрано, так что голос его зазвучал даже громче, чем у солистки: 'На этот горный склон крутой...'
