какие угодны мне, и никакими иными… Вы должны сделать так же. Порвите свои регистрационные карточки. Если спросят ваш серийный номер, отвечайте, что нет и никогда не было. Не заполняйте никаких бланков. Оставайтесь на поверхности после гудка сирены. Столбите участки; растите урожай; не возвращайтесь под землю. Никакого насилия; просто отказывайтесь подчиняться. Никто не вправе ни к чему вас принудить, раз вы не являетесь гражданами. Главное — это пассивность. Отрекайтесь, противьтесь, отрицайте!.. Начните прямо сейчас. Через полчаса будет поздно, вас подавят. Когда…
Резкий, настойчивый зуммер перекрыл голос Эгтверчи, и на мгновение экран заполнило черное с красным шашечное поле — ООН’овская заставка срочного вызова. Затем в своем неподражаемом головном уборе возник ООН’овец, сквозь которого едва-едва, силуэтно просматривался Эгтверчи, и проповедь его доносилась тихим фоновым шепотом.
— Доктор Микелис, — возбужденно выпалил ооновец. — Готов, голубчик наш! Перестарался. Как не-гражданин он теперь в наших руках. Давайте скорее сюда — вы нужны нам немедленно, пока передача не кончилась. И доктор Мейд тоже.
— Зачем?
— Подписать заявление насчет nolo contendere[41]. Вы оба под арестом за незаконное содержание дикого животного — не волнуйтесь, это простая формальность. Но вы нам нужны. Мы собираемся засунуть мистера Эгтверчи в клетку до конца жизни — звуконепроницаемую клетку.
— Вы совершаете ошибку, — тихо проговорил Руис-Санчес.
ООН’овец — чье лицо являло маску триумфа — на мгновение скосил на него горящий взгляд.
— А вас никто и не спрашивал. На ваш счет приказов не поступало, но, что касается меня, вы тут уже с боку-припеку. И не стоит соваться опять, обожжетесь. Доктор Микелис, доктор Мейд? Так как, сами приедете или за вами послать?
— Сами приедем, — холодно отозвался Микелис — Конец связи. — И, не дожидаясь ответа, погасил экран.
— Что скажешь, Рамон — ехать или не ехать? — спросил он. — Если нет, остаемся здесь, и пусть катится ко всем чертям. Или, если хочешь, можешь поехать с нами.
— Нет-нет, — ответил Руис-Санчес. — Поезжайте. Станете артачиться, только хуже выйдет. Сделайте мне только одно одолжение.
— С удовольствием. Какое?
— Не высовывайтесь на улицу. Доберетесь до ООН — пусть они подыщут вам местечко. Раз вы под арестом, есть же у вас право на кутузку.
Микелис и Лью изумленно уставились на него. Наконец до Микелиса дошло.
— По-твоему, это так серьезно? — спросил он.
— Да. Обещаете?
Микелис перевел взгляд на Лью; потом сумрачно кивнул. Они вышли. Начинался развал катакомбного государства.
На три дня воцарился хаос. Руис-Санчес с самого начала наблюдал за ходом событий по микелисовскому стереовизору. Временами его тянуло еще и выглянуть с балкона на улицу, но от рева толпы, выстрелов, взрывов, полицейских свистков, сирен и прочих неопознанных шумов пчелы совершенно обезумели; так что, Руис-Санчес не рискнул бы доверить свою жизнь защитным комбинезонам Лью — даже если бы какой-нибудь на него и налез.
ООН’овский спецназ достаточно грамотно попытался перехватить Эгтверчи прямо в телестудии, но его там уже не было — собственно, его там не было вообще. Аудио-, видеосигнал и коды стереоразвертки передавались в студию неизвестно откуда по коаксиальному кабелю. Подсоединение произошло в последнюю минуту, когда стало ясно, что Эгтверчи не появится, а некий техник добровольно пролил свет на реальное положение дел и произвел подключение; жертва пешки при розыгрыше гамбита. Телевизионное начальство тут же известило кого положено в ООН, но следующая жертвенная пешка позаботилась, чтобы извещение отправилось путешествовать по инстанциям.
Допытаться у техника с «QBC», где подпольная студия Эгтверчи, удалось только к утру (от пешки из ООН’овского секретариата толку заведомо не было бы), — но к этому времени, разумеется, Эгтверчи там и след простыл. А весть о неудавшейся попытке ареста уже украсила первые полосы подземной периодики по всему миру.
Впрочем, даже эти новости дошли до Руис-Санчеса с некоторым опозданием, так как шум на улице поднялся немедленно после первого же объявления. Поначалу шум был нестройным и беспорядочным, будто улицы постепенно наполнялись людом, который чем-то сердит или недоволен, но расходится во мнениях, что бы такое по этому поводу учинить, да и учинять ли что-либо. Потом внезапно звук изменился, и Руис- Санчес понял, что скопление народа превратилась в толпу. Вряд ли крики сделались громче — скорее, слились вдруг в леденящий душу единый рев, словно подавало голос некое исполинское аморфное чудовище.
При всем желании, Руис-Санчесу было бы не узнать, что послужило толчком к трансформации, да и в самой толпе вряд ли это понимали. Но теперь поднялась стрельба — редкие одиночные выстрелы; однако там, где только что никакой стрельбы не было, и один выстрел — канонада. Часть общего рева выделилась и приобрела еще более леденящее душу, какое-то гулкое звучание; только когда пол под ногами едва ощутимо завибрировал, Рамон догадался, к чему бы это.
Щупальце чудовища проникло в здание. Ничего другого, запоздало осознал Руис-Санчес, ожидать и не приходилось. Жить на поверхности не без оснований почиталось за привилегию влиятельных и обеспеченных — тех, кто имел достаточно связей в аппарате ООН, чтобы продраться через все бюрократические рогатки, и кто мог позволить себе столь экзотическую прихоть; все равно, что в прошлом веке ездить на службу в Нью-Йорк из Мэна — вот, где живут они…
Руис-Санчес торопливо проверил запоры. Замков на двери было изрядно — реликт заключительного этапа гонки убежищ, когда гигантские наземные комплексы, оставаясь безо всякого присмотра, прямо-таки напрашивались на грабеж, — но долгие годы никто замками не пользовался. Теперь Руис воспользовался всеми сразу.
И очень вовремя. С пожарной лестницы донесся топот множества ног, затем с площадки сразу за дверью — грязная ругань. Лифтом толпа инстинктивно пренебрегла — слишком уж тот медлителен, чтобы сносить бездумную дикость, слишком тесен для беззакония, вопиюще механистичен для тех, кто передоверил мыслительный процесс мускулатуре.
Дверную ручку затрясли, потом что есть сил дернули.
— Заперто, — сказал приглушенный голос.
— Ломай на фиг. Ну-ка, подвинься…
Дверь дрогнула, но легко устояла. Последовал толчок потяжелее, будто несколько человек приложили плечо синхронно и с разбегу; Руис-Санчес четко расслышал натужное хэканье. Потом в дверь увесисто замолотили, пять раз подряд.
— Открывай, ты, там! Открывай, стукач вонючий, а то выкурим!
Похоже, внезапная угроза изумила всех, в том числе самого крикуна. За дверью неясно зашептались.
— Ладно, — хрипло сказал кто-то, — только притащите бумаги, там, или еще чего.
Руис-Санчес сбивчиво подумал, что надо бы найти ведро и набрать воды — хотя он с трудом представлял, как тут огню заняться (рамы у двери не было, а порог примыкал вплотную, без малейшей щели), — но откуда-то из дальнего конца лестничной площадки донесся неразборчивый крик, и вся толпа, топоча, устремилась туда. Судя по незамедлительно донесшемуся грохоту, они вломились в какую-то из соседних квартир — либо нежилую и незапертую, либо жилую, но в данный момент пустующую и запертую кое-как. Да, скорее, второе: вслед за звоном бьющихся окон послышался характерный хруст — разносили в щепки мебель.
Затем, к ужасу Руис-Санчеса, голоса их стали доноситься откуда-то сзади. Он волчком развернулся, но в квартире никого, вроде, не было: крики доносились со стороны лоджии-солярия, но там, разумеется, тоже никого не могло быть…
