И мы коротко посовещались прямо на улице, и единственным человеком, пришедшим мне на ум, был Уолли Хемфилл, пытавшийся оградить себя от участи Норба Клейна с помощью изнурительной подготовки к марафону. У него была вполне приличная практика, правда, специализировался он исключительно на разводах, завещаниях, разного рода партнерских договорах, в этом роде. И у меня вовсе не было оснований полагать, что он сведущ в делах, так сказать, криминального толка. Однако он примчался по первому моему звонку, Господь да вознаградит его за это, и меня выпустили под залог, и я, следуя рекомендациям своего адвоката, категорически отказался отвечать на любые вопросы, задаваемые мне в полиции, и если мне удастся выдержать эту пробежку по парку, то я буду жить вечно.
— Занятно все же, — заметил Уэлли и гордо возглавил подъем на холм, словно воображал себя Тедди Рузвельтом. — Вот мы с тобой виделись только в парке, пробежали вместе каких-то несчастных несколько миль, но я всегда считал тебя настоящим бегуном.
— Да какой там настоящий! Мне больше трех миль в час не выжать. И потом, я не привык бежать в гору…
— Нет, погоди, дай мне закончить. Я же не критикую твой бег, Берни. Просто я всегда воспринимал тебя как бегуна. Мне и в голову не приходило, что ты можешь оказаться взломщиком. Я хочу сказать, ведь взломщики — это все же не совсем обычные ребята, с которыми можно поболтать о плоскостопии или там искривлении позвоночника, верно?
— Попробуй воспринимать меня как торговца подержанными книгами.
— И именно поэтому ты и оказался в квартире Ондердонка?
— Да.
— По его приглашению. Ты отправился к нему позавчера вечером, то есть во вторник, и оценил его библиотеку, так?
— Ага.
— И он был жив, когда ты ушел, так?
— Конечно был жив, когда я ушел! Я в жизни своей еще никого не убил.
— И ты оставил его связанным, так?
— Нет, я не оставлял его связанным. Я оставил его в добром здравии и отличном расположении духа, когда он вышел проводить меня к лифту… О, вспомнил! Он находился в холле всего секунду и почти тут же вернулся в квартиру, подойти к телефону.
— Так значит, лифтер не видел, что он выходил тебя проводить?
— Нет.
— А сколько было времени? Если он действительно говорил по телефону и нам удастся выяснить с кем, то…
— Около одиннадцати. Да, примерно так.
— Но лифтер, спускавший тебя вниз, дежурил только до полуночи, так? И привратник, и этот, как их там называют…
— Консьерж.
— Да, именно. Новая смена заступает на дежурство в полночь. Итак, если ты вышел из квартиры Ондердонка около одиннадцати…
— Ну, может, в одиннадцать тридцать.
— Что, так долго пришлось ждать лифта?
— Да эти лифты — все равно что поезда в метро. Пропустишь один, а следующий только через час, вот и стой, дожидайся.
— Нет. У тебя была еще одна встреча. В том же здании.
Не думаю, чтоб Норбу Клейну удалось бы так быстро додуматься до этого.
— Ну, что-то в этом роде.
— Мало того, ты побывал там же и вчера вечером. И уже не воспользовавшись именем Ондердонка, чтоб проникнуть в здание. Смена, заступившая на ночное дежурство, утверждает, что тебя видели выходящим из здания две ночи подряд, и в обоих случаях лифтер клянется, что забирал тебя на этаже Ондердонка. Так или нет?
— Угу.
— А ребята из другой смены утверждают, что ты проник под видом разносчика сэндвичей из деликатесной.
— Не сэндвичей, а цветов. Из цветочного магазина. Что, кстати, доказывает, какие надежные они свидетели.
— Вроде бы они действительно сказали «цветы».
— Из деликатесной, да?
— Думаю, они сказали «цветы из цветочного магазина», это просто я перепутал, подумал о сэндвичах. И еще, полагаю, ты заблуждаешься, называя их плохими свидетелями. К тому же и медицинская экспертиза также не сулит ничего хорошего.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, насколько мне стало известно, Ондердонк был убит ударом по голове. Ударили его дважды, тяжелым твердым предметом, второй удар оказался смертельным. Пролом черепа, церебральная гематома, боюсь, я не слишком сведущ во всей этой терминологии. Но суть ясна. Его ударили, и он от этого удара скончался.
— Время смерти установлено?
— Приблизительно.
— Ну и?..
— Согласно их расчетам, он умер приблизительно в том промежутке времени, пока ты находился в «Шарлемане».
— Во второй раз, — сказал я.
— Нет.
— Нет?
— Ты побывал у Ондердонка во вторник вечером, правильно? И ушел в среду, незадолго до часа ночи, так?
— Примерно так.
— Ну вот именно тогда он и умер. Плюс-минус, по всей видимости, часа два, потому как обнаружить тело удалось лишь через сутки, а это несколько затрудняет экспертизу. Но умер он в ту самую первую ночь, это определенно, Берни! Куда это ты направился, а?
А направился я в обход, по Сто второй улице, которая позволяла примерно на милю сократить путь по нашему шестимильному круговому маршруту да к тому же еще избежать подъема на самый крутой холм. Уолли нужно было набрать еще милю, и подъем компенсировал бы это, но я продолжал по-собачьи трусить по боковой дорожке, и ему ничего не оставалось, как последовать за мной.
— Послушай, — сказал он, — через пару лет ты будешь просто изнывать по крутым подъемам. Нет, времени для бега будет более чем достаточно. Тюремные дворы, вот что тебя доконает. Они там плоские как блин, и придется ограничиться беговой дорожкой длиной в одну десятую мили. Есть у меня один клиент, сидит в Грин-Хейвен, так он умудряется набегать сотню миль за неделю. Просто выходит себе во двор и бегает часами. Это утомительно, зато имеет свои преимущества.
— Наверное, потому, что нет особой нужды запоминать маршрут.
— Именно. В среднем за день он делает где-то по пятнадцать миль. Можешь представить, в какой он будет форме, когда выйдет на свободу?
— А когда это будет?
— О, трудно сказать. Но через пару лет он должен предстать перед комиссией по досрочному освобождению, и у него очень хорошие шансы. Если, конечно, за это время ничего не натворит.
— А за что его?
— Ну, у него была подружка, а у этой подружки завелся парень, и он об этом узнал, ну и порезал их маленько.
— В прямом смысле?
— Да, ножичком. И они… э-э… того, померли.
