больше, если ты меня покормишь. Я выполнил просьбу, а он сдержал обещание, и, приведя в рабочее состояние свое заведение, я сразу же нашел телефон Марти Гилмартина и позвонил ему.
— Хотел поблагодарить тебя, — сказал я.
— Не за что.
— Если бы ты провел ночь в камере, ты бы так не говорил.
— Ладно, беру свои слова назад. Тогда скажем так. Спасибо за благодарность, и я был рад оказать тебе услугу. Давно не виделись, Бернард.
— Это точно, — согласился я. — Сто лет, не считая мимолетных встреч.
— Верно. К сожалению, о ланче я на сегодня уже договорился, но, может, заглянешь сегодня в клуб во второй половине дня? Примерно в половине четвертого?
Из этого следовало, что мне придется закрыться раньше, но без его помощи я бы вообще мог не открыться. Я сказал ему, что половина четвертого меня вполне устраивает, потом положил трубку и стал ждать, когда мир протопчет тропинку к моим дверям. Первым по этой тропинке пришел мужчина лет сорока, в синих слаксах и спортивной рубашке, застегнутой не на те пуговицы. Он был худощав, с костистыми руками и крупным кадыком, а соломенного цвета волосы выглядели так, словно ими занимались в школе парикмахеров, причем наименее перспективные ученики. Прищурившись, он посмотрел сквозь тонкие очки без оправы на Раффлса, который покончил с завтраком и направлялся обратно на свое место под солнцем, то есть на подоконник с видом на улицу. Когда животное улеглось, не обернувшись вокруг себя три раза, что убедительно доказывало — оно не собака, странного вида мужчина направил свои светло-голубые глаза в мою сторону.
— У него нет хвоста, — сказал он.
— У вас тоже, — заметил я, — но я не собирался об этом упоминать. Это мэнкс.
— Я слышал про них. Это бесхвостые кошки, правильно?
— Они их переросли. Как и мы с вами. Если вдуматься, зачем в наше время кошкам хвосты?
Я произнес эту фразу шутя, но он отнесся к ней вполне серьезно и задумался, судя по морщинам, набежавшим на его чело.
— Может, это как-то помогает им поддерживать равновесие? — предположил он.
— Он еженедельно посещает врача, — сообщил я. — И когда возникает проблема, мы не оставляем ее без внимания.
— Я имел в виду физически, а не физиологически.
Я предоставил ему возможность порассуждать о роли кошачьего хвостовидного придатка в обеспечении равновесия животного при передвижении в пространстве и об эволюционных преимуществах бесхвостых кошек с острова Мэн, который является их родиной, ограничив свой вклад в беседу периодическими «угу» и кивками. Мне не хотелось тратить на него свое остроумие, поскольку он, похоже, все равно не смог бы его оценить, а кроме того, мне не хотелось вдаваться в подробности происхождения Раффлса.
Если уж об этом зашла речь, признаюсь, я всегда сомневался, что Раффлс — действительно мэнкс. Он совершенно не похож на кошек с острова Мэн, фотографии которых мне неоднократно приходилось видеть, не говоря уж о том, что я никогда не замечал за ним весьма характерной для этой породы подпрыгивающей походки. Гораздо больше он похож на уличную разновидность серого полосатого кота, потерявшего хвост в некоем инциденте, о котором история умалчивает, и научившегося обходиться без оного.
Видит бог, он научился обходиться и без ряда других вещей, которые — предположительно — были когда-то ему свойственны. Хотя он по-прежнему ищет, к примеру, обо что поточить когти, от них осталось одно воспоминание — благодаря хирургическому вмешательству еще до того, как Судьба (и Кэролайн Кайзер) передоверила его мне. И хотя он обладает статью и характером выдающегося представителя мужской половины семейства кошачьих, два символа его мужского достоинства, увы, тоже подверглись аналогичному хирургическому вмешательству.
А поскольку это в принципе снимает проблему продолжения рода, то и вопрос о его родословной представляет разве чисто академический интерес. Я лично считаю его мэнксом и весьма выгодным приобретением. Как к этому относится он сам — меня не касается.
— …Гулливер Фэйрберн, — произнес мой посетитель.
Это привлекло мое внимание, которое до сего момента оставалось рассеянным. Я поднял голову и увидел его — глядящего прямо на меня широко раскрытыми глазами в ожидании ответа на вопрос, из которого я услышал только два последних слова. Я постарался сделать озадаченный вид, что мне удалось без труда.
— Позвольте мне объяснить, — произнес он.
— Наверное, так будет лучше всего.
— Все, что мне нужно, — заговорил он, — это ксерокопии. С оригиналами можете делать что угодно. Сами письма меня не интересуют. Меня интересует содержание. Я хочу знать, о чем они.
Я мог бы ему сказать, что найти эти письма так же непросто, как хвост Раффлса, но к чему спешить? Он стал для меня гораздо интереснее, чем когда рассуждал о моем коте.
— Простите, не знаю, как вас величать, — сказал я. — Меня зовут…
— Роденбарр, — перебил он. — Я правильно произношу?
Люди часто ошибаются в первом слоге моей фамилии. Я предпочитаю делать ударение на первом слоге, подчеркивая «о», что он и сделал.
— Либо вы произнесли правильно, — сказал я, — либо мои родители меня обманывали. А вы…
— Лестер Эддингтон.
Я думал, что имя вызовет у меня какие-то ассоциации. Если вы владелец книжного магазина, вам знакомы имена тысяч писателей. В конце концов, они в буквальном смысле слова ваш товар. Я могу ничего не знать о писателе, я могу не прочитать из него ни строчки, но обычно я помню названия книг и на какой полке они находятся.
Я только понял, что этот чудак — писатель, но имя было для меня новым, и я понял почему, когда он объяснил, что до сих пор не публиковал ничего, кроме статей в академических журналах, которые я, к счастью, пропускаю. Но это не означает, что он не пишет. Почти двадцать лет он упорно трудится над книгой о человеке, который полностью захватил все его мысли — какой сюрприз! — с семнадцатилетнего возраста.
— Гулливер Фэйрберн, — произнес он. — Я прочитал «Ничьего ребенка», и он изменил мою жизнь.
— Так все говорят.
— Но в моем случае это действительно произошло.
— Это вторая фраза, которую все говорят.
— В колледже, — продолжал он, — все работы я писал по Гулливеру Фэйрберну. Вы не поверите, по каким только предметам, помимо литературы, годятся его книги. «Перемены в расовых отношениях в Америке по произведениям Гулливера Фэйрберна» — для первокурсника отличная тема по социологии. В курсовой по истории искусств я рассматривал его романы как литературное отражение абстрактного экспрессионизма. С географией было сложнее, но все остальное — прямо в точку!
Разумеется, он защитил магистерскую диссертацию по Фэйрберну и переработал ее в докторскую. Всю жизнь он преподавал в колледжах, вечно переезжая с места на место. Где бы он ни появлялся, он несколько семестров преподавал первокурсникам английский и, естественно, вел семинар угадайте по кому.
— Но они не очень-то стремятся его изучать, — продолжал мой посетитель. — Им просто хотелось сидеть и болтать на тему, что за великое произведение «Ничей ребенок» и как оно изменило их жизнь. Ну и, конечно, какой «клевый чувак», должно быть, этот Фэйрберн и как бы им хотелось позвонить ему как-нибудь вечерком и потолковать об Арчере Мэйнуоринге и всем остальном, вот только им это не удается, потому что он очень таинственная личность. Вы представляете, сколько книг написал он с тех пор?
— Кое-что есть у меня на полках, — кивнул я.
— Ну конечно, это ваша работа. Но этот человек издает по книге каждые три года, всегда рискует, постоянно растет как писатель, однако, к сожалению, мало кто обращает на это внимание. Молодежи нет до
