Здесь они все просто не поместились бы.
— Что, публика прибывает?
— Уже все прибыли! — воскликнула Кэролайн. — Они стали собираться около семи, но Рэй всех задержал в холле до десяти минут восьмого. Теперь они все в шестьсот одиннадцатом и стараются не пялиться на Короля.
— Элвис на черном бархате. Производит сильное впечатление.
— Его глаза словно следят за тобой. Обратил внимание?
— Это и есть великое искусство.
— Они следят за тобой, — продолжала Кэролайн, — даже когда ты выходишь из комнаты. Я чувствовала их на себе, когда шла по коридору и даже когда спускалась в лифте.
— А сейчас чувствуешь?
— Нет.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда поднимемся и проверим, следят ли они и сейчас.
Глава 20
Номер Айзис Готье был гораздо лучше, чем мой. Просторней, конечно, и богаче обставлен, а из окна открывался приятный вид на Мэдисон-сквер. Элвис смотрел со своего места над каминной полкой, а камин, в отличие от моего, не был заложен кирпичами. Это был действующий камин, и в данный момент он действовал. Огня не было видно, его загораживал почти непрозрачный экран, но в воздухе чувствовался запах древесного дыма, а дрова тихонько потрескивали.
Комната нагрелась бы и без камина. Когда я только разводил огонь, было прохладно, но теперь воздух прогрелся, хотя трудно было сказать, огонь ли тому причиной. Едва в комнату набьется побольше народу, как всем становится жарко, особенно если кое-кто и так чувствует себя как на угольях.
И вот все в сборе. Айзис Готье выглядела примерно так же, как при нашей первой встрече, — волосы заплетены в тугие косички, в наряде — паддингтонское буйство основных цветов. Рядом с ней — Марти Гилмартин в твиде приглушенных тонов. Элис Котрелл в деловом костюме и с деловым видом, равно как и мужчина, которого я никогда не видел, очень высокий и очень худой, с узким носом. Всех остальных я знал, поэтому без труда догадался, что незнакомец — Виктор Харкнесс из «Сотбис»; он показался мне несколько чужим в этой компании.
Гулливера Фэйрберна — с серебристой бородкой и в коричневом берете или без оных, и в парике и темных очках либо без оных — среди них не было. Но Крупнейший в Мире Специалист по автору и его трудам в лице Лестера Эддингтона присутствовал. На сей раз рубашка его была застегнута правильно, но выглядел он тем не менее неуклюже и неопрятно и, несомненно, останется таким, пока его внешностью не займется журнал «Гламур».
Хильярд Моффет, Крупнейший в Мире Коллекционер, также присутствовал, с брюхом, прикрытым серыми фланелевыми брюками, и в пиджаке в мелкую клеточку, причем и то и другое было ему явно мало. Он сидел прямо на своем стуле и больше чем когда-либо напоминал бульдога. Моя чековая книжка при мне, говорил его взгляд, и я не понимаю, чего мы ждем.
Мест на всех не хватило, поэтому кое-кому пришлось стоять. Карл Пилсбери, звезда сцены, экрана и вестибюля, стоял, прислонившись к стене, делая вид, что всю жизнь только этим и занимается. Его белая шелковая рубашка была без единого пятнышка, темные брюки тщательно отутюжены, но вот черным ботинкам не хватало блеска. Я решил, что всю полироль для обуви он израсходовал на свою прическу.
Рэй Киршман тоже был на ногах, и — какая неожиданность — в плохо сидевшем на нем синем костюме, а у двери расположился еще один полицейский. Я никогда не встречался с ним раньше и не знал, как его зовут, но определить, что он коп, не составило большого труда, поскольку он был в форме. Здесь же была, разумеется, Кэролайн Кайзер со своей подругой Эрикой Дерби. Обе выглядели настолько женственно, что даже трудно было понять, почему никто не спешит уступить им место.
Я встал в центр комнаты, напротив экрана, разукрашенного в восточном стиле. Было так тихо, что я слышал треск горящих поленьев. Похоже, всем присутствующим было что сказать друг другу, но никто не проронил ни слова. Они смотрели на меня и ждали, что скажу я.
Я не совсем представлял, с чего начать. Поэтому начал, как всегда, издалека.
— Полагаю, вам всем не терпится узнать, зачем я вас здесь собрал, — заговорил я. — Трудно решить, с чего начать, и я не уверен, что стоит начинать с самого начала. Вначале человек по имени Гулливер Фэйрберн написал книгу под названием «Ничей ребенок». Если вы считаете, что она изменила вашу жизнь, то вы не одиноки. Многие согласятся с вами, включая большинство присутствующих. Она безусловно изменила жизнь Фэйрберна — и в хорошую, и в дурную сторону. Она дала ему возможность жить, занимаясь лишь любимым делом — писательством. Но отныне почти невозможно было жить инкогнито. Он избегал огласки, не вел переписки, отказывался от интервью, никогда не разрешал фотографировать себя и жил под вымышленными именами. И все же время от времени кто-нибудь посягал на его частную жизнь. Однажды женщина по имени Антея Ландау, обитательница отеля «Паддингтон», первый литературный агент Фэйрберна, решила выставить на аукцион все письма, которые он ей написал. Любой автограф Фэйрберна считается большой редкостью, а уж его писем вообще днем с огнем не сыскать.
— У меня есть пара его писем, — подал голос Хильярд Моффет, — в том числе письмо агенту по недвижимости в Гикори, Северная Каролина, по поводу аренды. Что до корреспонденции, связанной с литературой, вряд ли за последние годы он вообще что-либо написал. Когда он отправляет рукопись своему очередному агенту, он просто пользуется экспресс-почтой с фальшивым обратным адресом, не прилагая записки. — Он вздохнул. — Не так-то просто коллекционировать все, что с ним связано.
— Получается, письма к Ландау могут быть ценными, — сказал я. — И даже бесценными.
— Всему есть своя цена, — безапелляционно заявил Харкнесс из «Сотбис» таким тоном, словно цитировал девиз своей фирмы. — Не говоря о том, что цена может быть определена лишь после того, как тот или иной материал будет выставлен на торги. Я видел образцы этих писем и уверен, что они могли бы принести внушительную пятизначную сумму, а вполне возможно, и шестизначную.
— Письма еще не проданы, — заметил я, — поэтому мы не знаем, какова их стоимость. Но мы точно знаем, что они достаточно ценны и желанны для заинтересованных лиц, специально для этого приехавших в Нью-Йорк. Кое-кто из них находится в этой комнате. Например, Хильярд Моффет, который уже сообщил вам, что у него есть два письма Гулливера Фэйрберна. И он хочет заполучить все остальные.
— Я коллекционирую этого человека, — сказал он.
— И Лестер Эддингтон, которому многое известно о Фэйрберне.
— Он — главный труд всей моей жизни, — пояснил Эддингтон. — Моффет, я заинтересован в письме к риэлтору из Северной Каролины. Мне известно, что он провел два года в Дымчатых горах, и было бы неплохо подтвердить это документально.
— Письмо не продается, — рявкнул Моффет, но Эддингтон объяснил, что ему вполне достаточно копии или даже списка. Моффет в ответ неопределенно хмыкнул.
— А еще была Карен Кассенмайер, — продолжил я.
Оглядевшись, я обнаружил, что все с недоумением услышали это имя, за исключением Рэя, знавшего, о чем речь, и другого копа, который, похоже, просто не обратил внимания.
— Карен Кассенмайер была воровкой, — пояснил я. — Не профессиональной, потому что пару раз попадалась и мотала срок, но в своем деле она знала толк и не разменивалась на похищение продуктов в лавках. Она воровала только ценные предметы, и ходят слухи, что она делала это на заказ.
— И она приехала в Нью-Йорк, Берн?
— Из Канзас-Сити, судя по багажной бирке на ее чемодане. Но ни одна авиакомпания за последние две недели не регистрировала пассажирку по фамилии Кассенмайер ни на один рейс Канзас-Сити — Нью- Йорк.
— Значит, она прилетела раньше, — заявил Моффет.
— Или под чужим именем, — предположила Айзис Готье. — Преступники сплошь и рядом используют псевдонимы, не так ли? Я сама совсем недавно столкнулась с человеком, который называл себя то ли Питер
