обоняние, имеющее в жизни очень многих животных такое же приблизительно значение, как зрение в жизни человека. Геннинг подробно, притом экспериментально, исследовал обонятельную память, в отрицателях которой также нет недостатка. Отсылая за конкретным материалом к его книге «Запах», я приведу здесь только его выводы: «В поле низших чувств существуют не наглядные образы воспоминаний и представлений, но только эйдетические переживания. Ни одна женщина не может вспомнить наглядно о родовых болях, и если боль всплывает как наглядный образ, то она вызывает боль точно так же, как и объективно возбужденная. Если мы, сидя с закрытыми.глазами на вертящемся маховом стуле, переживаем последовательное изображение (Nachbild), то мы чувствуем себя действительно движущимися. Аналогично при обонянии и вкусе. Здесь взрослый ведет себя еще так, как дитя, всю жизнь. Пресловутая психическая метаморфоза, стало быть, касается только высших чувств (Sinn), а при низших остается первоначальная форма единства у всех людей. Аналогично наглядным представлениям отсутствуют также и негативные последовательные образы (negative Nachbilder) в области низших чувств. Где впечатление длится дольше стимула, там оно имеет позитивный характер, и мы принимаем это последствие за «действительное». Если запахи держатся часами, то воображают, что в носу есть еще частицы объективно существующей пахнущей материи (которые, конечно, вследствие утомления давно уже стали бы необоняемы), и если эти запахи чувствуются на следующий день, на второй, третий день, спустя неделю, то они так реально возвращаются, что всякий раз ищут источника их»[ 65 ]. Характерно, что и в области обоняния «произвольная эйдетическая репродукция» сравнительно трудна, но непроизвольная, спонтанная имеет место гораздо чаще, чем в случаях других органов чувств.
Таким образом, отрицание аффективной памяти основывалось на том, что хотели видеть ее подобной зрительной памяти и, наталкиваясь на своеобразие, отрицали ее как память. Генетическая психология отсутствовала полностью в подобных исследованиях. Рибо ближе стоял к истине, отстаивая существование аффективной памяти. Этому сильно содействовало явно выраженное у него стремление опираться на физиологию и психопатологию. Физиологические данные внушали ему, что маловероятно ограничивать реинтеграцию только определенными областями. Психопатология, богатая фактами из деятельности более низких нервных уровней сравнительно с нормой, давала ему известный фактический материал, и он правильно полагался в данной проблеме больше на патологию, чем на эксперимент. Он понимал уже, хотя и недостаточно сильно подчеркивал, что спонтанная репродукция чувства — наиболее частая, а произвольная репродукция их неосуществима в очень многих случаях.
Но Рибо еще не сознавал второй специфической особенности репродукции чувств — того, что репродуцированное чувство несравненно меньше отличается от первичного, чем зрительный образ от зрительного восприятия. Его трудно обвинять в этом: еще не была детально исследована обонятельная память, еще не были открыты эйдетические явления, ещё физиологические и неврологические представления, особенно что касается чувств (не говоря уже об эйдетизме), были довольно примитивными сравнительно с современными. Но эта ошибка Рибо делает из всех приводимых им аргументов психологические аргументы самыми слабыми, особенно там, где он старается отстоять, что отнесение к прошлому — существенный признак памяти». Это бесспорно, поскольку речь идет о зрительных образах, и потому еще Аристотель, считавший, что предмет памяти — образ, очень подчеркнул это. Но этого не бывает сплошь и рядом не только при репродукции чувств, но и при обонятельной памяти, где, как это демонстрирует богатый материал, собранный Геннингом, субъект считает репродуцированный запах чего- либо, что он обонял когда-то, настолько реальным, что даже ищет источник его. Отношение к репродуцированному как не к настоящему выступает на более высоком уровне сознания.
Появление и течение зрительных образов
Хотя, как показывает история проблемы памяти, память была осознана в начале психологии как обладание образами, т. е. как образная память, и поэтому была очень сближена с воображением (phantasia, imaginatio), тем не менее именно образная память и до сегодняшнего дня изучена недостаточно. Не образы, а представления, понимаемые как идеи (idees, ideas, Ideen), в конечном счете как смысл, — вот что в сущности имелось главным образом в виду при изучении памяти эмпирической психологией. Экспериментальные же исследования памяти ушли еще дальше: в огромном большинстве случаев они занимались изучением памяти речевых (бессмысленные слоги) и мануальных движений. Конечно, проблема образа не могла быть игнорируема психологией. За последние полвека вышло множество работ об образах, причем среди этих работ, начиная с работ Голтона и Шарко и кончая современными исследованиями наглядных образов, есть немало работ огромного значения для науки. Но — и это очень характерно — проблема образов в этих работах все больше и больше обособлялась от проблемы памяти. Проблема образной памяти, как таковая, оставалась в тени.
Легче всего объяснить это тем, что у людей (по крайней мере, взрослых и нормальных) память преимущественно не образная. У нас имеются, если можно так выразиться, лишь остатки образной памяти. Наши воспоминания — обычно рассказы, и только лишь иногда в воспоминания вмешиваются образы.
Тем не менее, исследование образной памяти, каким бы трудным и даже искусственным с первого взгляда оно ни казалось, обещает много дать. С генетической точки зрения довольно правдоподобно предположение, что образная память является результатом деятельности более древней нервной организации, чем память-рассказ. Но исследование генетически более примитивного явления нередко дает возможность лучше понять то, что является на высшей ступени развития гораздо более сложным и потому гораздо более трудным для познания. Мы приступаем к исследованию образной памяти в надежде, что при изучении ее мы легче разрешим ряд очень важных вопросов в проблеме памяти.
Так как человек по преимуществу оптическое животное, то в своем исследовании я имел дело со зрительными образами: когда мы говорим об образной памяти человека, мы имеем в виду зрительные образы. Другие образы сравнительно реже фигурируют в воспоминаниях человека.
Два вопроса являются основными в моем исследовании. Первый: при каких условиях зрительные образы легче всего возникают? Второй: как протекают зрительные образы? Первый вопрос — вопрос о зрительно- образном, так сказать, первичном воспоминании. Второй имеет в виду решить проблему ассоциаций по отношению к зрительным образам.
Я просил испытуемых получить в своем сознании какой-нибудь образ. На это давалось 2 минуты. После этого я просил их написать (во избежание всяких воздействий, возможных при устном вопросе), какой образ они представили и насколько он был ярок. Если возникало за это время несколько образов, то испытуемый должен был написать о самом ярком из них. В обработку поступили только те ответы, которые определяли описываемый образ как «очень яркий». Всего таких ответов оказалось 30. Испытуемые были студенты и аспиранты, преимущественно 25-35 лет. Из 12 мужчин только у одного оказался очень яркий образ, а 9 совсем не смогли вызвать образа. Из 52 женщин 29 получили «очень яркие» образы.
Анализ дал возможность представить данные испытуемых в виде следующей таблицы:
| Основные компоненты образа | Эмоции |
