истории языка это значит «есть ли дом стар он», так и для современного гаусса «лис, он идти в живот вода» значит просто «лис зашел в воду». Современное человечество, где бы то ни было, уже настолько хорошо владеет речью, что без особых усилий, так сказать, бессознательно пользуется выработанными предками средствами языка.
Поэтому, переходя к характеристике современных стадий развития рассказа, нужно будет уже отказаться от нашего ультра буквального перевода, так как он уже дает неправильное представление о психологии современного рассказчика даже у наиболее отсталых народов, слишком, если можно так выразиться, архаизируя его, представляя его более примитивным, чем он на самом деле. Переходя от далекой истории рассказа к современности его, пусть даже у наиболее отсталых народов, мы будем давать точный, но грамматически правильный (с точки зрения русского языка) перевод.
Уже давно наших лучших писателей (например, Пушкина, Островского, Льва Толстого) поражали живость и яркость народной речи. То же поражало многочисленных путешественников в речи открываемых ими племен. Это бесспорный факт. Но, чтобы рассмотреть, в чем здесь дело и почему это так, возьмем один из подобных рассказов.
Из индейских народов Северной Америки наиболее отсталыми считаются калифорнийские индейцы: «В известных отношениях, я думаю, существует большая разница между индейцами Калифорнии и индейцами Новой Мексики, чем между последними и европейцами» (Jaime de Angulo). Но именно поэтому рассказ калифорнийского индейца интересен для нас. Я приведу начало рассказа одного из них о том, что он делал вечером, придя в первый раз к знакомому европейцу в его дом. Вот оно:
«Когда я пришел сюда к вам в гости, я позаботился говорить им, всему, что кругом здесь. Это дерево там, у угла вашего дома, я ему говорил в первый вечер перед тем, как лечь. Я вышел на балкон и закурил. Я послал к нему дым моего табака. Я сказал: 'Дерево, не делай мне зла, я не плохой, я не пришел сюда сделать зло кому-либо, дерево, будь моим другом'. Я говорил также вашему дому. Ваш дом имеет жизнь, он — кто-то. Вы его сделали. Ну да, вы его сделали для какой-то цели. Ваш дом — живое лицо. Он хорошо знает, что я здесь чужой. Тогда я ему послал дым моего табака, чтоб сделаться другом с ним. Я ему говорил. Я ему сказал: 'Дом, ты — дом моего друга, не надо делать мне зла, не дай мне заболеть и, может быть, умереть в гостях у моего друга; я хочу вернуться в мою страну так, чтобы со мной не случалась беда. Я не пришел никому делать зло. Наоборот, я хочу, чтоб вы были довольны. Дом, я хочу, чтобы ты покровительствовал мне'. Это также я сделал. Я обошел все вокруг дома. Я послал мой дым ко всему, чтобы сделаться другом со всеми. Несомненно, было много вещей, которые смотрели на меня ночью, и я не видел их. Откуда я знаю? Может быть, жаба. Может быть, птица. Может быть, червяк. Все они, я уверен, смотрели на меня».
Это простой рассказ очень отсталого индейца, но он поражает нас не только своим гилозоистическим[ 102 ] содержанием, но и яркостью и живостью изложения. Рассказ очень подробный, его можно было бы назвать до известной степени рассказом-повторением. Он обстоятельно отражает в словах то, что делал накануне перед сном пришедший в чужой дом индеец: что видел и делал, говорил и переживал индеец, выступает в нем очень ярко.
Но это рассказ-повторение, рассказ-репродукция. Однако из предыдущей главы уже известно, как легко переходит репродукция в фантазирование. Рассказ в таком случае не повторяет действительности, он трансформирует ее, но этот трансформирующий действительность рассказ все так же конкретен, ярок и подробен, полон повторений. Он как бы повторяет в разных вариантах одно и то же.
У старого негра Кабамба умер последний сын. Он сидит над трупом его и рассказывает, «говорит» о своем горе. Вот его рассказ, приведенный с несколькими пропусками, обозначенными многоточиями:
«Кабамба, мужчина, имел десять детей. Все десять детей умерли... Кабамба вышел из деревни на средину улицы. Он услыхал, человек идет. Это был вечер. Кабамба спросил: 'Где мои десять детей?' Вечер сказал: 'Я — вечер'. Он прошел мимо.
Кабамба увидел, человек идет. Это был час разговоров. Кабамба спросил: 'Где мои десять детей?' Час разговоров сказал: 'Я — час разговоров'. Он прошел мимо.
Кабамба услыхал, человек идет. Это был крепкий сон. Кабамба спросил: 'Где мои десять детей?' Крепкий сон сказал: 'Я — крепкий сон'. Он прошел мимо.
Кабамба услыхал, человек идет. Это был неспокойный сон. Кабамба спросил: 'Где мои десять детей?' Неспокойный сон сказал: 'Я — неспокойный сон'. Он прошел мимо.
Кабамба услыхал, человек идет. Это была утренняя заря. Кабамба спросил :'Где мои десять детей?' Утренняя заря сказала: 'Я — утренняя заря'. Она прошла мимо.
Кабамба услыхал, человек идет. Это было утро. Кабамба спросил: 'Где мои десять детей?' Утро сказало: 'Я — утро'. Оно прошло мимо...
Смотри, все проходит мимо, как вечер, как час разговоров, как крепкий сон, как неспокойный сон, как утренняя заря, как утро. Твои сыновья также прошли мимо».
Несчастный старик, потеряв всех своих десять детей, сидя у трупа последнего, как бы кричит в горе: «Где мои дети?» Единственное утешение, которое он находит себе, — что все, существующее во времени, преходяще. Но это уже наша формулировка, абстрактно-философская. В его сознании и речи нет абстрактного понятия и слова «время» в том смысле, как это есть у нас. Для него время — вечер, ночь, утро и т. д. В его воображении образ его самого, спрашивающего у проходящих «времен», где его дети. И этот образ в различных вариантах повторяется. Рассказ в значительной мере ряд повторений этого образа.
От этого, так сказать, на наших глазах рождающегося рассказа меньше одного шага к тем рассказам, которыми так богата словесность самых различных народов и которые вполне можно отнести к художественным рассказам народов, не знающих еще письменности. В доказательство я приведу один такой рассказ, в различных модификациях имеющийся у самых различных народов. Я привожу его в индейском варианте, менее модернизованном. Несмотря на свою гораздо большую сложность, он, в сущности очень родствен только что приведенному рассказу:
«Жил когда-то народ. Он умирал от голода. Много стариков умирало. Они пробовали добывать ракушек, но они были пусты. В них не было мяса. Народ голодал. Когда охотник уходил убивать тюленей, он не убивал ни одного тюленя. Все охотники возвращались с пустыми руками. Голод держал у себя все кости — бобра, енота, осетра и медведя. Он держал у себя кости всех животных и морские раковины.
Жили были два молодых друга. Зимой народ снова голодал. Умирал от голода старик, умирали от голода бедные дети. Тогда один из юношей сказал своему другу: 'Я вижу, как идет голод. На его спине рогожа. Он ходит кругом наших мест. Он идет. Разве ты не видишь его?' Так он говорил своему другу. Его друг отвечал: 'Я не вижу его. Только ты видишь его'. После полудня дети начали кричать. Они были голодны. На следующий день друзья лежали в постели. Они долго спали. Затем один из них сказал другому: 'Вот голод снова ходит. Разве ты не видишь его?' Тогда первый юноша сказал: 'Завтра я отниму у него рогожу'. 'Увы, — отвечал другой, — наши родные бедны. Старики и дети не имеют ничего'.
На следующий день они имели для еды только корни папоротника. Друзья лежали и спали. После полудня один сказал другому: 'Смотри, голод идет'. Другой уже видел его. Первый сказал другому: 'Я отниму у него рогожу'. Другой ответил: 'Увы! Наши бедные родные!' Голод сначала заглянул в крайний дом. Затем он стал заглядывать в другие дома. Наконец, он подошел к ним. Когда он смотрел в дом, дети начинали кричать от голода. Затем голод повернулся и ушел. Когда голод отошел, один из юношей сказал: 'Смотри, он идет обратно. Он не приходил к нам'. Но другой юноша видел, как голод смотрел в дом.
Его друг сказал: 'Я отниму рогожу у него', а он ответил: 'Увы, наши бедные дети и наши бедные старики'. Пришел день. После полудня они лежали в постели. Второй из друзей видел, как идет голод. Тогда первый из друзей сказал: 'Смотри, идет голод'. Но второй уже видел его. 'Ладно, я брошусь на него и отниму у него рогожу'. Ноги у голода были длинные, а его волосы были также длинные. У него было мало волос, но они были .длинные. Голод опять подошел к крайнему дому и стал смотреть на него. Дети стали кричать, а старик умер от голода. Голод засматривал во все дома и подошел также к дому друзей. Он простоял у дверей дома и повернул назад. Когда он отошел, один из юношей сказал: 'Смотри, он повернул назад. Он не приходил к нам. Может быть, он знал, что я намерен отнять у него рогожу'. Тогда другой юноша подумал: 'Он не видел его. Голод стоял у наших дверей, а он говорит, что голод не приходил к нам...'»[ 103 ].
