разговор, я менее всего репродуцирую, повторяю их. Я вспоминаю самую суть, и мое воспоминание нередко такое краткое, что может уложиться всего лишь в одной фразе, как бы обобщающей эту повесть или беседу. При желании, возможно, я разверну эти или другие свои воспоминания в более или менее подробный рассказ, но, во-первых, это вовсе не обязательно, наоборот, так бывает даже скорее редко, а, во-вторых, этот рассказ также может не быть ни в какой степени дословным повторением прочитанного рассказа.
Так обычно мы вспоминаем, и именно такую память надо считать типичной человеческой памятью. Это самая совершенная память, память по преимуществу. Но тут же, как только мы подошли в результате наших длительных изысканий к памяти, достигшей высшей ступени своего развития, к памяти, которая по степени своего совершенства может быть объявлена образцом памяти, нас начинают одолевать сомнения, память ли это, настолько эта память начинает походить на мышление. Даже в повседневной речи на каждом шагу мы смешиваем эту память с мышлением и нередко употребляем в таких случаях, не отделяя друг от друга, термины «вспоминать» и «думать». Мы часто говорим: «Я думал о прошлогодней экскурсии» там, где также возможно было сказать: «Я вспоминал прошлогоднюю экскурсию».
В последнее десятилетие благодаря работам Жане во Франции, Бартлетта в Англии, Выготского, Лурия и Леонтьева в СССР проблема памяти становится проблемой социальной психологии. Жане отличает память от простого повторения, составляющего сущность привычек и тенденций, и проводит разницу между воспоминанием (souvenir) и реминисценцией (reminiscence), т. е. очень несовершенной памятью- повторением. Он приводит пример одной девушки, которая в ужасающих условиях была единственной свидетельницей смерти матери. Это так потрясло ее, что она психически заболела. Она отрицала, что ее мать умерла. Она ничего не помнила о смерти ее. В то же время порой она с точностью повторяла свое поведение в ту страшную ночь, как она ухаживала за умирающей, как разговаривала с ней, как старалась поднять ее упавшее тело. Только спустя полгода она пришла в себя и вспомнила смерть матери. По мнению Жане, только с этих пор можно говорить о памяти у нее, раньше же у нее была амнезия: у нее не было воспоминания (souvenir), была только реминисценция, автоматическое повторение действий, которые она совершала в ту трагическую ночь.
Какая же разница между воспоминанием и реминисценцией? Реминисценция — очень длинная: 3-4 часа рассказывать историю — это абсурд, непрактично. Воспоминание — краткое: рассказывают о том, что было, в нескольких словах. Реминисценция не является социальным поведением, она ни к кому не адресуется: наша больная никому не отвечала, никого не понимала и повторяла одно и то же иногда даже тогда, когда была совершенно изолирована. Наоборот, воспоминание социально, оно отвечает на вопросы, обращается к другим. Третье различие состоит в том, что реминисценция бесполезна, она ничему не служит, тогда как воспоминание полезно, мы пользуемся им в нашей жизни. Наконец, последнее различие — то, что реминисценция автоматична.
У животных имеется привычка, а не память. «Акт памяти является человеческим изобретением... Память имеет целью торжествовать над отсутствием, и именно борьба против отсутствия характеризует память».
Жане дает историю этого изобретения. Борьба с отсутствием имеет много видов, начиная с самых простых. Уже ожидание представляет собой такую борьбу, правда еще довольно смутную. В дальнейшем ожидание осложняется исканием. Наконец, изобретают «отсроченное действие», которое, по мнению Жане, является и исходным пунктом памяти: «Память вышла из отсроченного действия, Вы можете сказать, если хотите, что она вышла из искания и ожидания». Но «именно в момент отсроченного действия память становится сознательным поведением». Связь ожидания, искания и отсроченного действия Жане поясняет примером хозяйки, которая сначала ждет приглашенного, затем ищет его (звонит по телефону, где он) и, наконец, садясь обедать без него, откладывает блюдо для отсутствующего.
Начальная форма отсроченного действия (action differee) — сохранение. Когда действий простого сохранения оказалось недостаточно, было изобретено поручение (commission), которое также является зародышем памяти. Элементарные поручения — поручения перенести предмет, принести предмет отсутствующему. Но переноска вещей представляет много затруднений, и не все может быть перенесено. К счастью, незадолго до памяти человечество изобрело такие удобопереносимые вещи, как знаки и особенно язык.
Вербальное поручение это уже память. Следующий этап памяти — рассказывание наизусть (recitation), которое Жане отличает от простого повторения: повторение — вид подражания, оно копирует полностью, но вестник, передающий приказ вождя, не копирует вождя, он все же вестник, а не вождь. В первобытном обществе рассказывание наизусть достигло большой силы.
Но оно не совсем удовлетворяло людей. К отсутствующим приходится переносить не только приказы, но и ситуации. Так развивается третья форма памяти — описание: «Способность описывать — настоящая память, это то, что делает предметы присутствующими». Жане замечает: «Я думаю, что первобытные рассказывали наизусть пением. Возможно, что они описывали, танцуя, жестами, мимикой. Эти жесты стали позже рисунками. Наконец, наиболее усложненная форма — описание словами, представление образами... Думали, что они существовали повсюду. Это очень сомнительно. Они существуют только у существ, способных к описанию». Но описание — элементарная память, так как она относится к предметам, продолжающим существовать. Только впоследствии память начинает иметь дело с переставшим существовать, с прошлым, и становится повествованием (narration), описывающим не предметы, а события. Эта память, пожалуй, менее полезна. Но почему тогда она развилась? Потому что повествование сообщает отсутствовавшим то удовольствие, которое имели, кушая, смотря, одерживая победу, — словом, торжествуя в своем действии.
В памяти различают запоминание и припоминание. Жане считает, что «письмо — явление памяти, а не языка; это — настоящая память... Изучение памяти есть изучение письма и образования письма». С другой стороны, проблему повествования он ставит как проблему фабуляции, которая имеет целью вызвать у отсутствующего чувства, которые были бы у присутствующего: «это — усилия заставить его радоваться, улыбаться, торжествовать, как если бы он присутствовал». На этой стадии память становится как бы игрой. «Фабуляция создала события и последовательность событий». Исходя из этого ярко идеалистического тезиса, Жане утверждает, что время развилось на основе памяти и от проблемы памяти переходит к проблеме времени. Нам нет оснований следовать за ним в глубь его идеалистической философии, доходящей до утверждения, что «все в нашем человеческом познании —построения духа... Время и пространство также построения (construction) духа».
Для Жане память — «то, что рассказывают». Его ошибка в том, что только это он считает памятью. Для него у вышеупомянутой больной не память, а амнезия, т. е. отсутствие памяти. Но в данном случае он слишком резко противопоставил память и амнезию как нечто несовместимое, тогда как в действительности память на каждом шагу переходит в амнезию, а амнезия -- в память: мы на каждом шагу забываем то, что помнили, и вспоминаем то, что забыли. Как ни парадоксально с первого взгляда, но несомненный факт, что вспомнить что-нибудь — значит забыть на это время другое. У больной Жане была амнезия смерти матери, но у нее не было полной амнезии болезни матери. О ней можно сказать, что она не могла вспомнить, как умерла мать, потому что слишком хорошо помнила, как умирала она. Частичная амнезия этой больной — результат частичной слишком сильной памяти ее. Жане не понял этого И потому вывел ошибочные заключения. Его различение реминисценции и воспоминания и отрицание за реминисценцией права называться памятью похожи на плохую игру словами.
Вторая основная ошибка Жане — та, что, по его мнению, образы существуют только у существ, способных к описанию. Находящийся в аментном состоянии тифозный больной неспособен к описыванию, но образы может видеть. Больная Жане в трансе видела образы последней ночи матери, но в этом состоянии она была неспособна к описыванию их.
Эти ошибки привели Жане к неправильному утверждению, что память только «то, что рассказывают». Один, правда, высший, вид памяти он принял за всю память. Но его увлечение имело и положительную
