— А шепчет он вот что: беги, говорит, Понырев, скорей, вон там, у берега мыльной реки, сидит волшебник; кто ему первый монетку свою отдаст, тому волшебник вечную жизнь подарит.
— Как вечную?
— Два института кончил, а такого не знаешь. Значит, никогда не умрет человек.
— А что же ты мне такого не шепчешь?
— Я тебе говорю громко, чего мне шептать, беги скорее, смотри, Понырев уже припустился! Опережай.
— Не врешь?
— Гхо-хо-хо! Я никогда не вру.
Послушал папа бесовского совета, ни о чем не подумал и помчался во весь дух. Догнал-таки папа Понырева и спрашивает:
— Ты куда?
— А ты куда?
— Нет, ты мне скажи, я первый спросил, — сказал, задыхаясь, папа и попытался ткнуть Понырева в спину. Тот в ответ ускорил бег.
Наконец папа догнал его и повалил. Но и сам не удержался. Рухнули они оба в пыль и грязь. Вскочили и давай бить друг друга.
— Ты почему дерешься? — вскричал вдруг Понырев, едва переводя дыхание.
— А ты? — спросил в ответ папа, выплюнув изо рта землю.
— Ты первый начал.
— А ты что бежишь, вечной жизни захотел?
— Захотел, а тебе-то что?
— А то! Не один ты такого хочешь. Жребий бросим.
И снова пошла драка. Отволтузили друг друга до синяков и встали друг против друга обессиленные, едва дыша.
— Пойдем вдвоем, там видно будет, — сказал папа.
— Пойдем, — согласился Понырев.
У речки, от которой шел пар и по которой белыми горами плыла благоухающая пена, сидел кто-то лицом к реке. «Волшебник!» — стукнуло обоим в голову. Волшебник повернулся к реке задом, к ним передом. Понырев с папой слегка отпрянули —лицо волшебника было закрыто маской. Обыкновенной маской, что в магазинах продается. А маска была — свинячья мордочка с пятачком.
«Почему он в маске?» — подумали оба.
— Подойдите, — сказал волшебник и протянул руку, как нищие у храмов протягивают. — Кто из вас первый?
Дернулись было оба, но замерли вдруг. Только дернулись. Что-то остановило обоих.
— Что застыли? — спросила маска.
Папа вынул монетку, Понырев тоже. И когда сжал ее папа в кулаке, ему почудилось, будто кто-то сжал его сердце. Он сдавил монетку сильнее, и сердцу его больнее стало. Он развернул ладонь и посмотрел на монетку внимательно. «Да ведь это же не монетка, это душа моя», — вдруг сказал папе внутренний голос. И что за голос такой? Может быть, это голос совести, который и в самом последнем разбойнике не угасает. Совесть знает про нас все, всегда говорит только правду и добро и зло видит в истинном их свете. Каждую пакость, которую мы сотворим, и как бы мы ни оправдывали себя, она, задавленная, забытая, всегда назовет пакостью. И будет зудить, и шептать, и напоминать, и напоминать, и — не спрятаться от нее. «Да. Это — моя душа», — папа теперь ошеломленно и со страхом смотрел на монетку. А почему она в виде золотой монетки?
— Так, кто первый, считаю до трех! — гаркнула вдруг маска. — Раз, два, три!..
