представиться. Полковник Ивлев Иван Семеныч. Бывший командир 13-го добровольческого полка.
– Наш соседний полк!.. Простите, ваше превосходительство...
– Оставьте, оставьте это 'превосходительство', нет больше никакого 'превосходительства', есть Иван Семеныч. Как вас величать?
– Поручик Дронов, ваше... Прошу прощения... Дронов Александр Дмитрич.
– Ну и преотлично. Ступайте-ка, действительно, подкрепитесь, я через полчасика зайду. М-да... лихо вас ободрали, и переодеть-то здесь вас не во что, все есть, а вот одежды нет, ну да Оля-большая заштопает, как вот меня. Тут все штопанные.
Поручик доедал картошку и пытался сообразить, что бы все это значило, но только одни вопросы, без ответов, громоздились в его голове.
– Подкрепились? – в дверях келейки появился улыбающийся полковник. – Ну а теперь пойдемте на стену. Прогуляемся.
Дронов остолбенел, когда увидел открывшуюся с монастырской стены картину: в двух сотнях шагов от стены, в ложбине между речкой и ореховым кустарником, расположилась деревня, дворов в сто пятьдесят. В деревне гудело, гомонило, передвигалось множество людей в красноармейской форме, с краснозвездными иерихонками на головах. 'Не меньше полнокровного полка', – прикинул Дронов. И никакого внимания со стороны копошащихся там к монастырю. Долго глядел поручик, шаря настороженно-удивленными глазами по деревне, и наконец спросил:
– Так эта сволочь нас в самом деле не видит?
– В самом деле, – сказал полковник. Он задумчиво и в то же время как-то спокойно-равнодушно глядел на копошение в деревне. Все было как на ладони.
– Но этого не может быть, – пробормотал поручик.
– Может, как видите.
– Но... Как же это?
– Говорят, чудеса старца Спиридона, – полковник пожал плечами. – Больше добавить нечего. Я привык. А по началу – как и вас – дрожь меня пробирала.
– А... а что же они видят, когда сюда смотрят?
– Трясину. Болото. И марево над болотом. Да здесь, говорят, и было всегда болото. Глубь-трясина – так все в округе зовут это место.
– Слышал, – чуть слышно прошептал Дронов. – А откуда вы знаете, что они видят?
– Да от них же, – полковник махнул рукой на деревню. – Во-он тот дом, от усадьбы третий, видите? Я ведь оттуда сюда прибыл... Окно зарешеченное... Вот за этим окном я и сидел. Там у них особый отдел, чекушка дивизионная, и штаб дивизии тут же. Здесь ведь дивизия стоит. И справа, и слева, и сзади, в лесу и за лесом, – все войска их.
– А мы в центре как невидимки?
– Да. И без всякого 'как'! Ну так вот, сижу я за тем окошком да думаю – и чего ж это они штаб в монастыре том не разместили, да и вообще, вижу, никакого движения ни туда, ни оттуда. Звон колокольный слышу, монахов вижу, и опять же, думаю, все храмы в округе разорены, Митрофаньевский монастырь трупами набили, а тут целехонький монастырь стоит, в колокола звонит! Ну у часового и спрашиваю – в чем тут дело? Думаю, наорет сейчас или чего похуже, секреты-де пытаешь... А мне, Александр Дмитрич, сами понимаете, не до секретов, к смерти я уже приготовился... Впрочем, можно ли к ней приготовиться?.. Ну вот, а часовой осклабился этак по– пролетарски да пальцами у виска покрутил. Тронулся, говорит, от переживаний, твое превосходительство, твою буржуйскую мать... Какой монастырь, говорит, твои полковничьи буржуйские бельмы там узрели? Там, говорит, болото, трясина жуткая, а не монастырь!.. И далее он начинает крыть того дурака, что в таком гиблом месте деревню удумал построить, от комаров житья нету... А комаров у них там и в самом деле прорва!.. Нигде столько не видел. Ну не стал я больше раздражать своего стражника, таращусь на монастырь, гляжу на воинство их, что под окном моим шатается, да думаю, что бы это все значило? Продумал я так день, а как вывели меня, чтоб на допрос вести, сказал я про себя: 'Господи, благослови!' – да прямо на стражника и бросился, дал ему в челюсть, и что есть духу – к монастырю. За мной, естественно, погоня, слышу за спиной: 'Не стреляй, не стреляй!', и истошное, начальственное: 'Догна-а-ать! Утонет, гад!..' А я, не чуя ног, бегу и слышу вдруг: 'Провалился, гад!' – и далее плевки и матерщина, и вроде не бегут дальше. А я, как снаряд, в ворота бухнулся, вот в эти, под нами, и давай колотить ногами и руками; открывает мне тот же старичок, что и вам, я ломлюсь сквозь него, с ног сбил, вбежал и – растерялся, не знаю, что и делать дальше; старичок поднялся, вижу – спокоен, улыбается, на стене некто штатский
