ко мне, погладил Ваню по головке и сказал:
— Не возгордись, Игнатий, что на внуке твоем чудо Божие явлено. И радостно, и... страшно!.. Милостив Господь к этому дитяте. Крещение — второе рождение, сам знаешь, а у твоего внука оно и вправду второе — Дух Святой теперь на нем, от смерти неминучей спасение. Не думай, Игнатий, как и чем кормить внука, о путях его духовных думай. А кому много дано, с того много и спросится. Помни...
Помню до сих пор слова батюшки Василия, Бог даст, и Ваня их не забудет. Вот так и окрестили Ваню кипяточком.
— Неужели правда? — спросила Карла, с испугом глядя на Ваню.
— Неправды не говорю, — отвечал церковный сторож.
— А почему страшно, если чудо, а, Игнатий Пудович? — спросил Павлуша.
— А потому, что вера наша слаба. Необычное, непонятное всегда страшно. Замыкаемся мы в суете будничной, только она у нас перед глазами, только она в голове, вот и страх оттого, что суетой только живем. А в суете и бес поганый тут как тут.
— А они тоже есть? — спросил Павел и втянул голову в плечи.
— Ну, а как же!.. — Игнатий Пудович перекрестился. — Был у меня с ними случай один. Давно, очень давно. Я тогда жизнь вел ужасную, горькую и неправедную. Вином упивался до беспамятства. А все потому, что к вере не пришел еще. На распутьи дорог был. Беда это, отроки. Магазин рядом с нашим домом — сами видите каждый день пьяниц, что толпятся там. Несчастные люди! Глаза пустые, лица пятнами покрыты, изможденные, страстные, страшные. Ужас. Вот и я таким был. Мои приятели служили ночными сторожами. Что уж там они сторожили, я сейчас не помню, но помню, что сидели они в подвальном помещении. Вот как-то раз сидел там с ними и я. Трое, помню, нас было. И поджидали мы четвертого, вот-вот он должен был подойти. Разлили мы по стаканам вино и тут слышим шаги за дверью. Кто-то идет по коридору и приближается к двери. Закричали мы весело, а я громче всех:
— Входи быстрей! Давно ждем... Скорей, а то вино выпьем!
Притопали шаги к двери с той стороны и стихло все.
— Да входи же! — закричал я опять, — чего встал? Молчание за дверью.
Подошел к двери, открыл — никого. Высунул я голову в коридор, оглядел недоуменно его — пусто.
— Никого, братцы! — сказал я друзьям.
У тех изменились лица, слегка струхнули они.
— А чьи же тогда шаги были? — спрашивают. Я плечами пожимаю — да кто ж его знает?
— Может, почудилось?
И только я сказал «почудилось», как снова раздался звук шагов. Мы притихли. Шаги были громкие, неторопливые, твердые. Будто кто-то грузный шел нарочито медленным шагом и специально топал. Подошел этот грузный к двери, и нам показалось, что мы слышим его дыхание.
— Ну, что ты там дурака валяешь?! — крикнул я рассерженно, думая, что теперь-то точно наш приятель, которого мы ждем. Тишина в ответ. Я скакнул к двери и рывком открыл ее: тишина и никого. Не по себе нам стало. Но пьяному море по колено. Я предложил еще налить вина и выпить.
— Чепуха все это, — сказал я.
И только я это сказал, как загукали те же шаги. На этот раз еще более громко и отчетливо. Тут мы и о вине забыли. Когда тот, чьи шаги мы слышали, остановился у двери, наши взгляды замерли в том направлении. Чье-то мощное дыхание чувствовалось с той стороны, и жуть начала охватывать нас. Большая резная ручка щелкнула и медленно, очень медленно пошла вниз и, дойдя до упора, остановилась. Тот, кто был за дверью, держался за ручку, тягостно дышал и молчал. Я прыгнул на дверь и вывалился в коридор. Все та же тишина — никого. Я сидел на полу, глупо таращился по сторонам и думал, что все это значит. И уже в мыслях не было, что почудилось. Какой там «почудилось», когда до сих пор мурашки по спине пробегают, как это дыхание через дверь вспомню. Был среди нас один христианин «теплохладный». Он-то все понял. Гляжу — побледнел он, перекрестился, да и говорит:
— Довольно, братцы, безумствовать, это бес с нами шутит.
А я рассмеялся, вот уж действительно, безумный, и заявляю ему:
