поговорю. Может быть, и она пойдет. Игнатий Пудович, а можно, мы потом сюда придем?
— Обязательно, Клара Карловна, обязательно, — смеясь отвечал сторож. — Стол у нас, как видите, большой. Ну, если всем сразу места и не хватит, по очереди посидим.
— Да, — сказала учительница. — Стол у вас действительно чудный... Игнатий Пудович, так я насчет новогодней сказки.
— Ах, да! Опять чуть не забыл! Вот она. Можно вслух. Петюня, будешь редактором?
Петюня улыбнулся, а Карла начала читать...
— Ну что ж, — Клара Карловна положила рукопись перед церковным сторожем. — Вполне традиционно и мило.
— Вообще-то, я это давно написал. В прошлом году на представлении, я тогда гостил тут, целая история приключилась. Елка-то у нас в самом деле необычная и в самом деле из Звенящего Бора. Это питомник елочный под Москвой. Кто и когда назвал его так — не знаю, но красиво назвал. Хотели эту елку в прошлом году на тот Новый год срубить, который до Рождества, для какой-то оч-чень солидной организации, а она не рубится. Две бензопилы сломали, третью ломать не стали. А я ее потом ножовочкой перепилил, к Рождеству. Ну, а на представлении не зажигается елка — и всё. Электрик в панике, всё, вроде, соединено, а — никак. И вдруг вскакивает мальчишечка один, ну, как Петюня, и кричит со слезами: «А я сегодня завидовал, не буду больше!». Так со звоном вспыхнула елка. Вот так. Елочку после праздников так в чане с водой и оставили, потому как не осыпалась она, а даже наоборот, стала почки выпускать, жалко было выбрасывать. Так целый год и простояла. И вот завтра она и будет зажигаться. Думаю, на сей раз зажжется без осечек! — Игнатий Пудович хитро подмигнул Петюне.
В дверь позвонили. На пороге, немного смущаясь, стояли трое ребят.
— Ой, Петюнь, — спохватилась учительница, — а я и забыла маме твоей позвонить!
— Да я вас из окна увидел, понял, куда идете. И тоже решил прийти, а заодно Тошку и Дуську захватил. Ничего, Игнатий Пудович? — спросил Павел.
— Очень даже «ничего»! — обрадованно сказал хозяин сторожки. — Давай, Ваня, еще чайку!
Дети со смехом ввалились в дом, разделись и поспешили к столу.
— Вот все вас спросить хочу, Клара Карловна, уж простите, — Игнатий Пудович слегка замялся.
— Меня, — сказала, улыбаясь, учительница, — можно спрашивать обо всём.
— Вы ведь крещеная?
— Да, и не когда-нибудь, а в самый день рождения, 14-го марта. Правда, спустя год после рождения. Бабушка тайком от моего дедушки меня крестила. Меня бабушка и вырастила, и воспитала. Дедушке было не до нас — работал на износ на идеологическом фронте, чтоб таких, как вы, побольше извести.
— Не надо так про дедушку...
— Да чего уж... Мама от родов умерла, а отца я вообще никогда не видела. Он бросил маму еще до моего рождения и не появлялся. Да бабушка и не пустила бы его...
Никогда не думала Клара Карловна, что такое будет рассказывать среди своих учеников.
«Мой папа не крал у меня кораллы, а я не крала у него кларнет»...
Ученики тоже не ожидали услышать такой печальный рассказ и, потупив глаза, молча разглядывали пол.
— В замечательный день вы родились и крестились, — громко сказал вдруг Игнатий Пудович, листавший Православный календарь и остановившийся на какой-то странице. — Ведь имени Клара в наших святцах православных, увы, нет. Зато есть Евдокия. В ее день вы родились, в ее день и крестили вас. Это и есть ваше настоящее имя. Вот так. Великая святая, преподобномученица. Пожалуй, изо всех чудотворцев она больше всех мертвых воскресила силой своей молитвы и ответным к ней расположением Господа нашего Иисуса Христа. И Карла тоже нет в православных святцах.
— А я знаю его крещеное имя, — сказала учительница. — Он Николай. Давно... ой, гляди ж ты, надо же как вспомнилось... Бабушка в храм записочку подавала, а я из-под руки глядела, вижу, написано: «заблудшего Николая». «Кто это?» — спрашиваю. «Это, — говорит, — отец твой, которого мы на порог не пустим. Он же Николаем крещен и рожденье у него на Николу вешнего. Карлом, — говорит, — его в честь этого назвали, Карлы Марлы. А поминаю его... чтоб ему... как Николая». Так и сказала. Надо же,
