Очень неуютно и неприятно чувствовала она себя сейчас. «Вот еще новости... Из-за какого-то утренника буду я престиж свой терять, лгуньей себя перед завучем выставлять». Теперь она даже была не рада, что вообще пришла.
А церковный сторож глядел на нее ласковыми глазами и обезоруживающе улыбался из своей дедморозовской бороды. «И вовсе не в утреннике дело», — как бы говорил весь его облик.
— А еще помолимся мы, знаете кому? — сказал Игнатий Пудович. — Вот тут у меня иконочка Тихона Луховского, преподобного, особого помощника в мелочах. Хотя, конечно, в жизни нашей никаких мелочей нет, да и когда соврал, это не мелочь, уж простите... А под его иконочкой — ключик, а ключиком этим я дверь открывал, которую им никак нельзя было открыть. А получилось так. Гостил я однажды в монастыре под городом Лухом, который и основал Тихон преподобный. Вышел раз из кельи, а дверь захлопнулась, и ключ внутри остался. Что делать? Дверь ломать — жалко, а отец наместник и сам не знает, есть ли у него еще один такой же ключ, связку ключей мне дает, иди, говорит, пробуй. Ну, я пошел, вот этот вот выбрал, что сейчас под иконочкой лежит, в скважину вставил. «Эх, — говорю, — батюшка Тихон, помогай!» И открыл. Сравниваю с тем ключом, что в келье на столе остался — совершенно разные, нельзя было этим ключом открыть, а вот — открыл. Такой наш Тихон Луховской преподобный.
С этими словами Игнатий Пудович повернулся спиной к Кларе Карловне, а лицом — к Красному углу, перекрестился и вслух начал говорить молитву «Отче наш», а Клара Карловна быстро-быстро перекрестилась (очень стесняясь) и прошептала про себя: «Батюшка Тихон, помогай!» Правда, когда ее щепотка из трех пальцев поднималась ко лбу, что-то вдруг зашипело внутри нее: «Престиж свой убиваешь из-за какого-то старого Нового года, из-за какого-то утренника!..» Но на этот шепот наложилось другое, будто от иконы Тихона Луховского излученное: «Правдой престиж не убьешь, правдой Божий голос в себе оживишь». И сейчас Кларе Карловне вдруг вспомнилось, как легко принимала она в своей жизни решения вроде сегодняшнего: нужно что-то, хочется чего-то, но никак это «что-то» без лжи не возьмешь, так значит, надо просто найти ту ложь, которая для этого наиболее удобна и наиболее правдива — «заболеть»... Как просто. Но как, оказывается, опасно...
Как только устами Игнатия Пудовича прозвучало «Аминь», Клара Карловна решительно подняла трубку и набрала номер завуча.
— Еще раз здравствуйте. Простите меня, я вам наврала сегодня. Я здорова, никакой температуры у меня нет, озноба нет... нет, озноб есть сейчас от того, что я говорю вам. Просто я хотела иметь завтра свободный день. Завтра в церкви, что через дорогу, праздник Нового года, ну... по церковному календарю, после Рождества. И вот я хотела пойти и взять кое-кого из ребят.
— А почему кое-кого? — послышалось после паузы в трубке.
То, что говорилось из трубки, было слышно по всей комнате, хороший телефон стоял в сторожке.
— Как? — не поняла Карла. — Ведь уроки же...
— Ну и ладно, — вздохнуло из трубки. — Эх, Кларка, я своему начальству столько за свою жизнь наплела, как ты мне сегодня плела про свои болячки несуществующие... Ладно бери туда всех своих шестиклашек. Прикрою.
— Ой!
— Слушай, а мне можно будет туда прийти? Старый Новый год ни разу не справляла.
Игнатий Пудович, все слышавший, кивнул головой и сказал громко:
— Конечно, можно.
— Слышала, — ответил голос из трубки. — Передай «спасибо», буду. Ну, а ты — не болей. Ха-ха-ха... — и в трубке загудели короткие гудки.
— Что с вами, Клара Карловна? — испуганно спросил Игнатий Пудович.
Та стояла и потерянным взглядом смотрела в пол.
— Ничего, — встрепенулась учительница, — ничего! — и засмеялась. — Эх, действительно, век живи, век учись.
Игнатий Пудович сказал на это, тоже посмеиваясь:
— Главное — чему учиться.
— А мне как прийти завтра? — спросил Петюня хныкающим голосом. — Меня мама в школу поведет.
— С твоей мамой я сама
