любимом предмете, о том, как поставлено в школе его преподавание, сколько раз программа переставлялась с ног на голову и обратно. Вспомнились слова Вани Собирателева о том, что в учебниках истории полно вранья, что было, увы, правдой, только раньше врали об одном, а теперь о другом. И она позавидовала учителю математики (тоже один на всю школу): дважды два всегда и везде четыре, и в Москве, и в Африке, и на обоих полюсах. А в ее предмете широчайший простор для поговорки: «Мели Емеля, твоя неделя».
Невеселые мысли прервал телефонный звонок, Клара Карловна подняла трубку и услышала голос церковного сторожа. Эх и обрадовалась она этому голосу! Игнатий Пудович извинился за беспокойство, сказал, что снег они с Ваней уже расчистили, спрашивал, есть ли у нее время для одного деликатного вопроса.
— Конечно, есть! — воскликнула Клара Карловна. Суть вопроса состояла в том, чтобы она посмотрела рукопись, творение церковного сторожа, с текстом завтрашнего представления.
— Никогда в жизни я ничего не писал, а вот пришлось... Вообще-то, уже репетировали, батюшка благословил, но просил, чтоб кому-то, кто пограмотнее, показал. А когда вы были у меня — забыл. Я к вам могу подойти, куда скажете.
— Нет! Я сама к вам с удовольствием приду.
Ей вдруг страшно захотелось снова оказаться в маленькой сторожке с запахом ладана, у необыкновенного Красного угла с его диковинками среди горящих лампад. Быстро оделась и пошла. Во дворе увидела первоклашку Петюню, который катался с горки.
— Эй, Петюня, — крикнула она, — пойдешь со мной в ту сторожку, где мы сегодня были? Маме я оттуда позвоню.
Петюня мгновенно согласился.
Игнатий Пудович встречал учительницу радостной улыбкой. И у той был рот до ушей.
— Игнатий Пудович, надеюсь, вы завтра будете без грима? Он вам совсем ни к чему, вы ведь и вправду вылитый Дед Мороз.
— Конечно, без грима, Клара Карловна. Ну, а вы-то будете?
— Обязательно. Я уже наврала завучу, что заболела.
— М-да, — сторож почесал затылок. — А врать-то, оно того...
— Ну, а что мне было делать? — Клара Карловна развела руками. — Об отгулах и «за свой счет» — учителям и думать нечего. Никак тут без вранья. Ложь во спасение! — последнюю фразу она произнесла, широко улыбаясь.
— Увы, ложь не бывает во спасение, ложь всегда в погибель.
— Ну, а вы что ж, Игнатий Пудович, ни разу не соврали?
— Да сколько раз, прости Господи, — он сокрушенно покачал головой и перекрестился. — Правда, давно уже слежу за собой, стараюсь не допускать. А все вранье свое, все до единого помню, хотя и исповедано давно духовнику. Это мне вроде напоминания свыше. Обычно ведь, наоборот, вранье забывается. На этом забывании лгуны и попадаются, сам сколько раз попадался...
— Но ведь тогда не смогу я прийти, Игнатий Пудович!
— А это как знать, как знать, — церковный сторож хитро улыбнулся. — Коли правда звучит, — а Бог не в силе, и уж тем более, не во лжи, а — в правде, то Господь все и устроит! — и Игнатий Пудович раздвинул широко руки и улыбнулся точно такой же улыбкой, какой улыбалась Клара Карловна, говоря про ложь во спасение.
— И что же вы предлагаете? — недоуменно спросила она.
— А я предлагаю вам позвонить сейчас — кому вы там врали-то? Завучу? Вот... повиниться во лжи и — ... сказать правду.
— Да вы шутите?!
— Ничуть. А там уж на все Божья воля. А перед тем — помолимся самой простой и самой главной молитвой, которую людям Сам Христос дал, «Отче наш...» называется. Все в ней есть, а главное — «Да будет воля Твоя!» Первое о своих нуждах к Богу обращение. А вы, Клара Карловна, небось, за всю жизнь и не перекрестились ни разу? Уж, простите...
— Вообще-то, нет, — сказала та, краснея.
