– Пройтись, конечно, можно, но не кре-ст-ным ходом! Со знаменем нашим!
– Ур-ра! – загремела тогда собравшаяся толпа. Большая часть толпы проорала это с веселым хохотом, а кое-кто и с издевкой, потому как давно уже плевали на все знамена, кроме доллара на флагштоке (но всех их все равно тянуло к Юлии Петровне в День учителя). И прошлись-таки вокруг школы с громким пением кто во что горазд (и Зоя там шла с мамой), а самый удачливый из 'покрышкинской обоймы', разливая всем коньяк (пятнадцать ящиков привез), кричал на весь район:
– Юлечка! – (так все дети за глаза звали Юлию Петровну), – на будущий День обязательно колокол приволоку!..
И ведь приволок, точнее на грузовике привез. Только звонить не получилось, так и стоит он до сих пор, стопудовый, около школьных дверей. И теперь у Юлии Петровны забота как бы убрать его отсюда, чтоб не смущал учащихся буквами на себе 'ВО СЛАВУ БОЖИЮ' (колокол-то старый, настоящий). Да вот никак не удается дозвониться до самого удачливого выпускничка, до бандита солнцевского.
– А может, убили его уже? Может, он уже все в жизни совершил, когда колокол привез? – смеясь говорил мамин приятель.
Юлия Петровна резко пресекла его смех. Она вообще редко смеялась, она смеялась только, когда смотрела старое кино 'Веселые ребята'.
Все это вихрем сейчас промчалось вдруг в Зоиной голове, и недоумением глядело на бабушку из ее глазенок, которые, оказывается, как только что сказала бабушка, надо открывать.
– Бабушка, а от Боженьки можно защититься?
'Боженька' – мамино выражение, только прозвучало это вопросительно, а не злобно-иронично, как у мамы.
– Нельзя, Заинька, – ответила бабушка, улыбаясь, – да и не нужно. Не защита от Бога нужна, а у Него просить защиту, – бабушка присела на корточки, будто шарф ей поправляя. – Вот ты думаешь, почему тебя вдруг мама мне отдала?
– А ей рисовать надо и гости у нее.
– Точно. Только и гостей и рисование ее Господь ей устроил, чтоб ты у меня оказалась.
– А... ты откуда это знаешь?
– А я попросила Его об этом.
– А... разве это можно?
– Можно. Это молитвой называется.
– А... ты не обманываешь?
– Нет, Заинька, – бабушка глядела на Зою, как на взрослую, а все дети это всегда чувствуют. – Когда о Боге говоришь – врать нельзя ни полслова. Да и вообще врать нельзя.
– А ты никогда не врала?
– Да как же, – бабушка тяжко вздохнула, – было, и не раз. Но, чтоб про Бога соврать, это жуткий грех, это никак нельзя.
– А Он правда есть? Правда живой?
– Он всегда живой, Заинька, и знаешь зачем Он мне тебя дал? А чтобы окрестила я тебя.
– Ой, бабушка! – Зоя даже слегка отпрянула, сейчас в ее ушах очень отчетливо прозвучало мамино 'убью' в адрес бабушки. И именно за это, за это слово, которое произнесла сейчас бабушка.
– Ну что 'ой', – возвысила та голос. – Ну, погоняется за мной с хлыстом, с топором за мной уже гонялись, а большего Господь не допустит. А вот коли не окрещу я тебя сегодня, ты ж мне до утра всего отпущена, вот тут-то уж не отбоярюсь, вот тут-то Господь и взыщет: дочь свою среди нехристей оставила, да еще и внучку, – бабушка не на шутку готова была заплакать. Зоя почувствовала, что у бабушки вообще ничего не бывает, что – 'на шутку'.
– Уж ты пожалей меня, старую, мне ж и вправду умирать скоро, чего я тогда Господу отвечу? А как не отвечать, милая, только тогда и отвечать. Душенька-то наша бессмертная, с нее и будет спрос, да какой! Это здесь нам милость, а там – ответ! За все ответ. За каждую малую малость, в чем не покаялись, потому как отпущено Им время, а уж,
