молящихся. И только это и нужно людям. Когда схождение перестанет быть, перестанет быть и земля, а когда совершится последняя литургия на земле, тут и явится своим вторым пришествием Спаситель. И горе тем, кто в разуме и некрещен!..
Зоя опять остановилась:
– Бабушка, а когда она будет, последняя литургия на земле?
– Этого, Зайк, нам знать не дано.
– А вдруг сейчас?! – Зоя и сама не ожидала, что столько страха прозвучит в ее вопросе.
– Сейчас? – бабушка посмотрела на часы. – А что ж, в городе Владивостоке сейчас утро, литургия там уже началась, колокола народ созывают. А народ не идет. Сходит Дух Святой, величайший дар! Задаром! А принять его некому! Представляешь, какая обида Тому, кто дарует нам такую святыню? Терпит Он, плачет про нас, предел Своему терпению Сам положил, и где он, этот предел, нам неведомо.
Широко раскрытые глаза Зои выражали теперь уже даже больше, чем страх, – она прошептала сдавленным шепотом:
– Так можно опоздать?!
– Можно, – грозно ответила бабушка. – И грядет Он с облаками и узрит Его всякое око и те, которые пронзили Его, и возрыдают перед Ним все племена земные!.. Вот как сказано. И горе опоздавшим. Да не тяни ты так, бегать я не могу, – и тут бабушка улыбнулась. – Не бойся, мы не опоздаем. Я же молюсь Ему о тебе, и ты ведь уже выбрала.
– А Он тебя послушает?
– Конечно. Вот, как ты думаешь, я тебя люблю?
– Думаю, да.
– А Он, Иисус Христос, в Которого ты идешь креститься, Он любит тебя больше. Так, как любит Он нас, мы, люди, любить не умеем. Он же Отец наш Небесный. И коли мы с Ним, коли не распинаем Его грехами своими, ничего нам не страшно: ни ругань, ни хлысты, ни стрелы, ни пули. Пока здесь живем, все что нужно, у нас будет, а чего не будет, того и не надо, а что нам нужно, Он знает лучше нас...
Бабушка все говорила и говорила, а уже успокоенная Зоя слушала так, как не слушала до этого никого. Особенно поразили ее слова: 'Неимущему дарует крепость, а надеющиеся на Господа обновятся в силе. Поднимут крылья как орлы, побегут и не устанут, пойдут и не утомятся...'
– Как красиво, как здорово сказано, как... божественно, – нашла Зоя слово.
Ей уже стало казаться, что она видит то, что говорила бабушка: и чудного старца Серафима, кормящего из рук медведя, и юного Севастьяна, пронзенного стрелами, и вид этот совсем не страшен, и вообще, даже самое страшное совсем не страшно, не страшно, когда страшные люди в кожаном расстреливают старичка Севастьяна, деревенского иконописца, а Зоя, тогда совсем молодая, будущая Зайкина бабушка, из-под носа у кожаных выхватывает окровавленную икону и убегает. Догонять ее кожаные не стали. 'Да ладно, – сказал один другому, – у нас вон три подводы старых икон. А эта только что писаная, какая ей цена...'
Уже дома у бабушки она долго смотрела на икону. Севастьян и Зоя были изображены рядом. Оказалось, что Севастьян был ни кто-нибудь, а начальник императорской стражи, а Зоя – женой одного из его воинов. Севастьяну вполне возможно было устроить переворот. Ну, хотя бы попытаться. Все равно грозила смерть, ну так хоть не задаром. Вырезать всех сторонников императора, прикончить его самого, и тем облагодетельствовать жителей еще одной революцией. Именно так учила жить всех и вся Зоина мама. И сама жила так.
А лица пронзенного стрелами Севастьяна и повешенной за волосы Зои светились счастьем. Именно так назвала про себя Зоя то, что они выражали. И ей подумалось сейчас, что старичок-иконописец Севастьян смотрел так же, когда его расстреливали. Слово 'батюшка' Зоя тоже слышала впервые, оно обрамлялось чем-то таким в устах бабушки, чем-то, ...ну никак не определялось это 'чем-то'. Скажешь – уважением, но нет, чем-то большим, чем уважением. И вроде подобострастие, приниженность звучали, когда бабушка к нему обращалась, ан нет, чего-то совсем другое. Ох, уж эти 'чего-то'. Он казался Зое как бы отделенным от всех людей некоей стеной, хоть и прозрачной, но – стеной.
– 'Царство Мое не от мира сего', – это было последнее, что произнесла бабушка за время дороги, когда они стояли уже у дверей ее квартиры. Так Христос говорил о Своем Царстве. И возникший в открывшейся двери батюшка в необыкновенной одежде и с большим медным крестом на груди, показался Зое как раз из того Царства. И еще прозвучало таинственное слово 'рукоположение'. Это бабушка нашептала ей, отвечая на вопросы, пока готовились ко крещению и наливали детский надувной полиэтиленовый бассейн. Что такое рукоположение, Зоя не знала, но отчего-то почувствовала, что прозрачность стены, отделявшей ее от батюшки лишь в том, что прикасаться к нему нельзя, если он того не позволит, но из-за слова этого,
