– Это несерьезно, – Лурьин повернулся к штабс-капитану: – Все, что по линии Временного правительства – несерьезно, ваш патрон – это тоже несерьезно и временно. А должности для ваших друзей, – Лурьин вновь обращался к полковнику, – вы распределите сами.
– Иван, назначь меня палачом для команды «Гангута». А может, захватим его сейчас, а? Он ведь уже на Невском рейде стоит. На нем отпуск проведешь. На лодке ночью доплывем, а с остатками команды – как с этими здесь.
– Увы, господин штабс-капитан! С артиллерией «Гангута» я справлюсь, а вот с управлением корабля… профессионал нужен.
– Так на месте найдем.
– Не найдете. Офицеров на «Гангуте» нет. Они все разделили участь адмирала Непенина.
Барон Штакельберг, внутренне привздрогнув, более внимательно глянул на Лурьина, и теперь сожалел только о том, что в черный кабинет направил Хлопова, а не пошел туда сам. Да просто изрешетил бы шкаф, не задавая вопросов – и все! А теперь что с ним делать? Палачом полковник пока еще никого не назначал. И тут…
– Э, барон, что с тобой? – Штабс-капитан даже за руку его взял. – Ты что?
Полковник ничего не сказал, он направил свой взгляд туда, куда глядела вдруг окаменевшая избыточная пытливость, на которую стало страшно смотреть. Барон Штакельберг смотрел на правый мизинец комиссара Лурьина, точнее, на надетый на него золотой перстень, на котором черной эмалью было выписано «Р.Ш.». Барон Штакельберг видел сейчас искровавленный безымянный палец своей парализованной жены, с которой оно было сорвано во время погрома его квартиры. Парализованная левая часть тела не болела, болел незаживающий правый безымянный палец.
– Прости, Рудик, подарок твой… Ах, болит… сорвали…
Она металась и плакала, а он гладил ее по голове, пытаясь успокоить, и говорил:
– Бог дал, Бог взял – не тужи о нем, а дай-ка пальчик твой поцелую…
Глава 20
Комиссар Лурьин понял взгляд этого страшного человека с вензелями. Комиссар Лурьин имел только одну в жизни слабость: он страстно и беззаветно любил чужое золото, и та золотая вещь, на которую падал его взгляд, должна была рано или поздно упасть в его карман. После второго марта два понятия, «рано» или «поздно», преобразовались в одно, «сразу». Во все экспрприяциях и погромах (по спискам) ближайших причастных ко двору, участвовал лично: не мог отказать себе ни в удовольствии от погрома, ни в блаженстве от утяжеления кармана. А карманы за неделю тяжелели так, что никакие штаны не выдерживали, и частенько приходилось их содержимое перекладывать в более надежные места. После разграбления и разгрома дома графа Фредерикса – министра двора, зятя генерала Воейкова, поджигал разгромленный дом – сам. Очень впечатляюще горело. Следующей была казенная квартира Воейкова, откуда, правда, было взято до обидного мало. Ну, а потом уж черед всяких мелких настал, вроде этого, с вензелями…
«Этот с вензелями» оторвал взгляд от перстня и смотрел теперь в комиссарские глаза.
– Сашенька, сними с него перстень и возьми себе, он твой, до жены все равно никогда не доеду… Прошу всех оставаться на своих местах, я сейчас…
Барон Штакельберг вышел из большой гостиной, и было слышно быстрое цоканье подковок его сапог о мрамор парадной лестницы. Еще через минуту цоканье послышалось вновь, и через мгновение он вновь появился в дверях. В каждой руке он держал по шашке в ножнах. Одна из них полетела в сторону комиссара Лурьина. Тот поймал ее и понял, что сейчас предстоит.
– Предстоит поединок, господа, – негромко и размеренно сказал барон Штакельберг.
– Рудольф Александрович, перестань, – морщась проговорил Иван Хлопов. – Эти ваши дворянские штучки… Поставим его к стенке, как они это делают.
– Мы – не они.
– Действительно, ни к чему. Я тоже против, – сказал полковник.
– Ваше «против» в данном случае, Ваше Высокоблагородие, силу приказа для меня не имеет. Сейчас приказываю я, а приказ мой вот какой: если он убивает меня, то вы его отпускаете.
– Э, нет, – воскликнул Иван Хлопов. – А вот этому приказу я не подчинюсь! Чтоб он потом с гангутской шайкой снова по городу шастал, ревпорядок наводил?!
