которых сквозь огненную буйность взгляда проступала необратимая усталость и даже старческая опустошенность, вполне можно было подумать, что ему под 80, а может, и за 80. Вот такой разброс.
— Здрав-желам-тащ-комиссар-госбезопасности!! — почти закричал следователь, улыбаясь во весь рот.
— Здорово, здорово, — тихо проговорил вошедший, почему-то внимательно разглядывая допрашиваемого. — Занят?
— Да нет, — весело отвечал Весельчак. — Готово уже. Последний из моей обоймы безбожников.
Пока новоиспеченного зэка уводили, буйновзглядие вошедшего не отцеплялось от него. Затем он сел на стул, на котором сидел тот, кого только что увели.
— Все веселишься, Весельчак?
— Так ведь, жить стало лучше, жить стало веселей! Ха-ха-ха!
Видно, давно привык Весельчак к той улыбке-гримасе, которая возникла на раздвинувшихся губах вошедшего. У всех прочих остальных первая реакция на сию улыбку была — зажмуриться, чтоб не видеть ее. На вопрос: что выбрал бы — день созерцания сего губного раздвижения вкупе с буйными глазками или тот же день лес валить под Воркутой, очень многие бы избрали лесоповал. Здоровья лесоповал, конечно, убавит, но психика останется цела. Не у всех она непрошибаема, как у Весельчака.
Сдвинулись губы, сгинула улыбка.
— Значит, говоришь, последний из обоймы? Да еще и Варлаам... м-да... — пожевал сдвинутыми губами. — А ты знаешь, чье изображение у тебя за спиной?
— Не-а, — Весельчак повернулся к стене. — Как раз об нём с ним беседовали.
— И этот, значит, не знает, кого он железным шаром долбил? — на мгновение ожила губная раздвиженность и тут же сникла. — А это, между прочим, Варлаам Хутынский. Слыхал?
— Не-а.
— М-да... Варлаам Варлаама бил, Варлаам Варлаама посадил... А церковь эта в честь Владимирской иконы была. Не слыхал?
— Не-а.
— Ты знаешь, Весельчак, чем мы отличаемся от всех прочих народов, которых мы вскоре завоюем?
— Не-а.
— Твое чудное «не-а» будет тогда паролем. Засмеяться б мне твоим смехом, да не умею. А вообще ты восхитителен... А отличаемся мы — всем! — губная раздвиженность брызнула жутью, из глазок сверкнуло и опять все погасло, но «всем» прозвучало так, что даже Весельчак улыбаться перестал и спросил озабоченно:
— Что с вами, Зелиг Менделевич?
— Со мной — «всё»! — перед «всё», которое очень значительно прошипелось из губной раздвиженности, была еще более значительная пауза, что еще более усилило значительность звучания всей фразы.
Весельчак даже испугался слегка:
— Да что с вами все-таки?! Да не волнуйтесь вы, да что ж вы так?..
— На первый вопрос я уже ответил, на второй отвечаю — я никогда не волнуюсь. А, кстати, где икона Владимирской, что с Варлаамом рядом висела? Вот тут. Давно я тут не был.
Весельчак пожал плечами:
— Да кто ж ее знает, при мне уже ее не было.
— М-да, прозевал. Ну ладно, свидимся еще.
На недоуменный взгляд Весельчака довесил:
— У меня с ней свои счеты. Портрет тут был еще царский... надо б закрома местные посмотреть... —
