Николай Владимирович Блохин
СВЯТОЧНАЯ ПОВЕСТЬ
Бабушка вытерла кровь с Федюшкиного носа и, подкидывая на руках камень, что приволок с собой внук, горько-укоризненно сказала:
— И из-за этого вот булыжника ты младшего избил? И дрожишь-то, будто золота кусок отвоевал, в могилу что ль его с собой возьмешь?
— И не булыжник это, и не золото, — отвечал насупленный Федюшка, — это снаряд от тяжелой пушки... И в какую это могилу?
— В какую-какую!.. Такую, обыкновенную, в какую людей кладут, когда они умирают.
— Как это? Что ж и я умру?
— А ты что, вечно жить собрался? — с усмешкой, которая очень не понравилась Федюшке, сказала бабушка и вышла из комнаты. Ошеломлен был Федюшка ее словами. За все девять лет, что он жил на белом свете, он, конечно же, ни разу не задумывался о том, что он когда-нибудь умрет. Тот мир, на который он смотрит своими любознательными карими глазами, всегда будет перед ним, и он, Федюшка, всегда будет в нем. А как же иначе? Но ведь действительно, не вечен же он, и когда-нибудь придет и его смертный час. Ему вдруг так скверно и тоскливо сделалось от этой мысли, что в пору было зареветь. И много раз походя слышанные слова — могила, смерть, вечность — вдруг обрели громадный смысл и сделались самыми важными в жизни. Они колом встали в голове и совершенно не охватывались разумом. Непостижимость тайны, стоящей за этими словами, заставляла ежиться тело и прогоняла по спине мелкие, противно щекочущие мурашки. Протестом и негодованием неизвестно на кого всколыхнулась его душа за то, что он, оказывается, смертен и рано или поздно ляжет в могилу. Это последнее «в могилу», прошелестевшее в голове, вдруг навело его на воспоминания и оказалось, что не раз за свою девятилетнюю жизнь ему пришлось столкнуться со смертью близких и чужих. Только тогда это как-то не застряло в сердце и уме, а сейчас (вот поди ж ты!) — взорвалось. Год назад у него умер дедушка, у соседа Васятки, которого он сегодня избил, совсем недавно умерла сестренка-младенчик, а дома, в Москве, также недавно, у маминой знакомой умер сын, ровесник Федюшки. Очень явственно сейчас вспомнилось-увиделось Федюшке желтое мертвое личико усопшего в гробу. Он лежал одетый в свой парадный темно- синий костюмчик, а от него очень неприятно воняло зловонным, тяжелым запахом. Ему даже сейчас показалось, что вновь ударил в его нос тот запах. И лицо матери умершего ровесника вдруг замаячило перед глазами: отчаянно-безумный взгляд, полный слез. Как она убивалась, как кричала, как руки ломала, как звала своего мертвого сына... А от того в ответ одно зловоние.
— Что ты кричишь, убиваешься, — как бы говорило равнодушно-безжизненное личико, — меня больше нет. То, что ты видишь, это лишь мертвая оболочка, внутри которой уже гниет и нет уже никакой жизни...
Мать же безутешно продолжала плакать и кричать.
Очень тошно стало Федюшке от этой картинки-воспоминания, нахлынувшей на него. Да еще запах этот... Федюшка сморщил нос и оглянулся вокруг себя, похоже и вправду откуда-то несет. Вошла бабушка.
— Что с тобой, Федюшка? — тревожно-обеспокоенно спросила она, — на тебе лица нет. И она тоже повела носом и ищущим взглядом пробежала по углам. — Что случилось?
— Ничего не случилось, — буркнул Федюшка, очень сердито глядя на бабушку, — я умирать не хочу.
— Чего?! — Бабушка непонимающе-оторопело уставилась на внука.
— Того! — передразнил Федюшка, еще более сердито глядя на бабушку, — не хочу я умирать, не хочу в могилу. Кто смерть придумал?!
— Ну, внучек, нашел о чем думать, — сказала бабушка, уразумев теперь, откуда у него такие мысли, и злясь на себя, что обронила ненароком неосторожные слова, ставшие источником таких мыслей.
— Ты малец еще, чего тебе об этом думать, тебе еще нескоро...
— А ты откуда знаешь, скоро или не скоро?
— Да этого, конечно, знать я не знаю... Но что же делать, милок, всё имеет начало и конец.
— Но почему всё должно иметь конец? — злым, истеричным голосом выкрикнул Федюшка и даже с табуретки вскочил.
— Так Богом установлено, внучек, — начала было растерявшаяся бабушка и тут же осеклась, совсем
